часть 2я

В-третьих, они должны бывают всегда призывать людей, когда хотят решить какой-нибудь спор или собираются делить общее сокровище. Люди в последнем случае часто бывали очень несправедливы к эльфам да нередко обманывали их и во всем остальном; заботясь только о своей выгоде, они не обращали никакого внимания на выгоды жителей холмов, не держали данных обещаний и наконец возбудили в них такую ненависть к себе, что те совер-шенно отказались от сношений с людьми, перестали помогать им в нужде и труде и во многих местах покинули даже свой кров и выселились в другие места, где ожидали встретить в людях более справедливости и внушить им к себе более уважения.

Легенд, рассказывающих о подобных переселениях, удивительно много, и век они описывают их почти с одинаковыми подробностями.

В одном месте задумали карлики покинуть страну своих дедов и переселиться далее на юг. Жители этой местности, зная, как много они через это теряют, решили, что каждый карлик должен будет положить по червонцу в большую бочку, поставленную при дороге, и, действительно, на другое утро после переселения карликов нашли, что бочка была полнехонька старыми золотыми монетами.

В другом месте хитрые жители также ставят на дороге эльфов-переселенцев ящик, в который каждый из них обязан влагать посильную дань, и в то же время некоторые из жителей прячутся под мост, чтобы подслушивать и подсматривать за эльфами; целую ночь напролет они слышат, как по мосту, над головами их, проходят толпы мирных соседей, и рассказывают потом, что шум их шагов очень походил па топот стада баранов.

"Однажды, вечером, - рассказывает шведская легенда, - пришел на берег Зунда какой-то странный человек и нанял все перевозчичьи лодки на ночь для перевозки каких-то тяжестей за море. Целую ночь плавали лодки от одного берега к другому, и хотя лодочники ничего не могли видеть на них в темноте, однако же замечали, что лодки сидят в воде очень глубоко, из чего можно было заключить, что нагружено было на них что-то тяжелое. Под утро получили они от странного незна-комца щедрую награду за свои ночные труды и осмелились спросить его:

- Что мы перевозили нынешнюю ночь?

Незнакомец не отвечал на вопрос их и пошел прочь от берега. Тогда самый смышленый из перевозчиков сошел на берег, взял горсть земли под своей правой ногой, бросил ее в шапку и тотчас увидел, что и берег, и далекие холмы, и вся окрестность были покрыты бесчислен-ными толпами крошечных троллей в серых плащах и красных колпачках".

Из всех подобных легенд всего полнее и характернее гессенская.

"На берегах Швальмы, близ Уттергаузена, лежит гора Дозен; у самого берега видны в ней два отверстия, служившие прежде входами в подземные хоромы добрых людей. Когда еще жив был Тоби, дед одного тамошнего поселянина, к этому Тоби часто прихаживал эльф, который жил с ним в большой дружбе. Однажды, когда Тоби жал на поле рожь, к нему подошел этот эльф и сказал:

- Не возьмешься ли ты на следующую ночь за хорошую оплату перевозить тяжести через речной брод? Тоби согласился и тотчас лее получил от эльфа мешок пшеницы в задаток. Около полуночи запряг он четверку лошадей в свою телегу и выехал к горе Дозен, куда эльф велел ему приехать. Тогда начал эльф таскать из двух отверстий в горе и накладывать на телегу Тоби какие-то невидимые тяжести, которые должно было перевозить на противоположный берег Швальмы. Так ездил Тоби взад и вперед от полуночи до четвертого часа утра, пока наконец лошади не выбились из сил. Тогда эльф сказал ему:

- Ну, будет теперь! Теперь посмотри, что ты такое перевез. - Он обернул поселянина лицом к речке, потом велел ему взглянуть через правое плечо, и тот увидел, что все поле перед глазами его покрыто бесчисленным множеством маленьких человечков. Прощаясь с ним, эльф сказал: - Тысячи лет жили мы в вашей горе; но теперь наше время уже миновало: мы должны от вас переселиться в другую страну, а в горе оставляем мы вам столько денег, что на весь ваш округ будет их вдоволь.

Потом навалил ему полную телегу золота и исчез. Тоби с большим трудом довез это золото домой и разбогател, а эльфы с той поры совершенно исчезли из окрестности Уттергаузена.

На вершине горы Дозен есть площадка, на ней не растет ни одна травка: это место, по мнению окрестных жителей, заколдовано эльфами, которые некогда там собирались и плясали. Рассказывают еще, будто через каждые семь лет показывается над ним большое синеватое пламя.

- Оно горит над кладом, который оставлен нам прежними нашими соседями, эльфами, - прибавляют обыкновенно наивные рассказчики, - однако же, сколько ни рылись в горе Дозен, до сих пор не отыскали в ней никакого клада".

Теперь поговорим о весьма важных представителях невидимого мира эльфов и фей - о водяных и домовых.

Последние так близки к людям, каждая малейшая подробность ежедневной жизни поселянина так тесно связана с их произволом, что у всех германских и кельтских племен очень много преданий о них. Все такие предания отличаются удивительно веселым, светлым оттенком, и весьма часто проглядывает в них даже едкая насмешка над добродушием или детскими уловками близкого соседа - домового эльфа.

Напротив, все легенды о водяных проникнуты каким-то страхом и таинственностью, какими-то особенно резкими чертами свирепости, в которых слишком ясно выражается обычный и невольный трепет человека перед сокрушительным могуществом такой стихии, как вода.

Мрачных преданий о водяных эльфах, конечно, больше там, где меньше воды, но и самые бесстрашные моряки и рыболовы, которые проводят всю свою жизнь па воде или в непосредственной близости к пей, и те тоже верят в силу водяных и в возможность умилостивлять их разными обрядами, напоминающими древние языческие жертвоприношении. Так, например, норвежские рыболовы утверждают, что морского человека всего лучше умилостивить металлами, и потому ни один из них не забывает, пускаясь на легком челноке в открытое море, воткнуть в дно своего судна нож или всадить гвоздь в один из стеблей прибрежного тростника. В других местах бросают в воду хлеб и деньги.

Во многих странах водяные эльфы известны под общим названием никсов (nix для муокского и пiхе для, женского пола), которое в иных местах растягивается в никель, пикельхеи, в других, напротив, сокращается в ник, нек. Однако же в Швеции водяного эльфа, живущего в реках, называют речным человеком (stromkarl), а в Норвегии эльфы, обитающие в водопадах, известны под названием водопадных духов (fosegrim). Нике, олицетворяющий собой мужской пол водяных эльфов, гораздо менее известен в народных преданиях, чем никса, водяная фея, (тень близкая к нашей русалке.

Относительно наружности водяных эльфов не все предания согласны между собой: по одним, пике является маленьким, длиннобородым стариком, с зелеными волосами и зубами, чаще же всего представляется, как и прочие эльфы, ребенком в маленькой красной шапочке с золотистыми кудрями по плечам.

Эстонцы рассказывают, что одна девушка повстречала на прибрежной лужайке прекрасного ребенка, который остановил ее и заставил чесать себе голову. Та повиновалась ему, ион, преспокойно расположившись на коленях ее, стал засыпать. Одна прохожая подошла к девушке и, взглянув на ребенка, который с полуоткрытым ртом дремал у нее па коленях, сказала:

- Что ты делаешь? Да разве ты не видишь, что это никс? Посмотрика на его зеленые зубы!

Чуть только она произнесла это, как испуганный пике стрелой бросился к воде и в одно мгновение исчез в ней.

Наружность и костюм пиксы, известны нам гораздо лучше: она везде описывается такой же прекрасной девой, как и паши русалки, с такими же длинными, густыми, зелеными волосами, которыми она стыдливо прикрывается, показываясь на поверхности воды. Кельты утверждают, что морские девы постоянно носят па голове шапочку и выходят на берег не иначе, как в широких и легких белых одеждах, которые стелются живописными складками по их прекрасному телу.

По рассказам моряков и рыболовов, чаще всего случается видеть этих морских дев па море при блеске утренних лучей солнца, когда легкий туман еще лежит над водами. Они тогда обыкновенно являются сидящими па волнах или па прибрежных скалах и золотым гребешком расчесывают свои чудные волосы, либо гонят белоснежные стада свои к крутым берегам мелких островков. Являются они иногда и на берегу, темной осенней ночью, когда резкий и холодный северный ветер насквозь пронизывает холодом, и рыбаки, разложив огни, собираются около них греться, тогда и никса незаметно выходит из воды, бледная, дрожащая от холода, подкрадывается к кострам и садится у одного из них, как можно крепче кутаясь в свои мокрые и прозрачные одежды. Но рыбаки очень не жалуют посещений ее в эту пору, она тогда не предвещает ничего доброго: либо страшную бурю, либо утопленника, либо продолжительный неуспех ловли.

Впрочем, о водяных эльфах, так же, как и о трольдах, говорят, будто они весьма редко осмеливаются являться в образе человека, а чаще всего принимают вид лошади. Оборотившись красивым конем, пике бродит вечером по берегам рек и озер, прельщая собой взор неопытного и жадного прохожего; но если тот соблазнится красотой и грациозными гарцеваниями коварного оборотня и, ухватившись за гриву, вскочит на пего, заранее восхищаясь мыслью о таком легком и дешевом приобретении, то конь из смирного и ласкового вдруг сделается неукротимо бешеным, не даст седоку опомниться от изумления и испуга, понесется к воде и, бросившись в нее с размаха, мгновенно исчезнет в волнах, увлекая с собой несчастного седока в свое подводное царство.

Но человек, так естественно изобразивший в этом, страшном поверье ничтожество сил своих перед могучей стихией, рядом с ним создал множество легенд, в которых точно хотел высказать: при умении и ловкости можно даже побороться и со стихией. Действительно, всюду, где существует предание о ииксе-коне, существуют и рассказы о людях ловких и сметливых, которые умели с ним сладить и даже наказать его за хитрость долгой и тяжелой службой себе. Таких рассказов особенно много в Шотландии и Германии.

Они, однако оке, совершенно неизвестны па морских берегах и у всего кельто-германского населения Шетландских, Оркадских и Гебридских островов. Там полагают, что водяные эльфы и феи являются на поверхности воды не иначе, как в виде тюленей. К этому прибавляют еще, что каждому из них да-ется тюленья шкура (как рюгеиским тролъдам - стеклянный башмачок) одна на все время существования, и кто из них утратит эту драгоценную шкуру во время своего пребывания на суше, тот уже должен оставаться постоянно на землей обречь себя на вечную разлуку с подводным царством.

Это поверье, конечно, послужило канвой многих легенд, из которых мы и передадим весьма любопытную, записанную доктором Гиббертом на Шетландских островах.

"Несколько рыбаков приехали однажды с берега на мель, отстоявшую от него мили на две, для ловли тюленей, которые очень любили выходить на эту мель греться. Ловля шла у них очень счастливо: им удалось многих оглушить и содрать с них шкуру вместе с жиром. Ободранные тела их побросали в кучу и стали складывать добычу в шлюпку, собираясь возвратиться домой. Но едва успели они все уложить и изготовиться к отъезду, как поднялась ужасная буря - все небо заволокло тяжелыми, свинцового цвета тучами, и море закипело, как в котле, от порывов резкого и внезапно налетевшего ветра. Все бросились разом к лодке и так поспешили отчалить, что и не заметили, как один молодой рыбак, не успев вскочить в лодку среди общей суматохи, остался на мели. Напрасно кричал несчастный и умолял о помощи: шум волн, яростно разбивавшихся о мель, и голос бури покрывали слабый голос человека. Его товарищи вспомнили о нем уже на половине пути, когда не было никакой возможности вернуться и причалить к мели, окруженной широким седым прибоем - они должны были оставить несчастного на произвол судьбы.

Наступила темная и бурная ночь. Бедный рыбак в отчаянии и ужасе прижался спиной к одному из разбросанных по мели камней и молча ожидал последней минуты, когда одна из седых и громадных волн прибоя должна была смыть его, как соломинку. Вдруг видит он, что многие из тюленей, ускользнувших от ловцов, медленно приплывают к мели, взбираются на нее, потом скидывают свои тюленьи шкуры и являются в виде водяных эльфов и фей. Прежде всего (они сначала вовсе и не приметили несчастного рыбака) они подошли к ободранным и безжизненным трупам своих товарищей и оживили их, так что те через несколько времени явились опять в своем прежнем виде жителями подводного царства. Среди завываний ветра и грозного рева волн они стали громким плачем и воплями выражать свою печаль об утрате шкур, из-за которой они навсегда должны были разлучиться со своей родиной. Больше всех горевала одна из водяных фей о своем молодом сыне, с которым должна была разлучить ее потеря необходимой верх-ней одежды. Но их вопли в одно мгновенье прекратились, когда они за-метили молодого рыбака, который с отчаянием во взоре и дрожа всем телом посматривал то на них, то на волны, уже начавшие заливать мель. Фея, плакавшая по своем сыне, тотчас подошла к нему и ласково проговорила:

- Если ты обещаешь мне добыть шкуру моего сына у своих товарищей и бросить ее в море, так я берусь на своей спине доставить тебя на берег.

Несчастный, которому так внезапно блеснул луч надежды, конечно, тотчас же согласился на ее условие, а фея обернулась тюленем и подставила ему свою спину. Рыбак уселся на нее верхом, крепко-на-крепко обхватил ее своими дрожащими руками и зажмурил глаза, когда та храбро и бесстрашно бросилась в пенистые волны. На несколько минут и вопли оставшихся на мели водяных, и голос вторившей им бури, и плеск окружавшей его пучины слились в ушах его в один ужасаю-щий гул, и вдруг очутился он на берегу. Едва ступил он на родной берег, как пустился бежать к своей деревне, куда его товарищи снесли все шкуры, и, выбрав из них шкуру молодого водяного эльфа, бросил ее в воду, после чего и буря скоро приутихла".

Примечательно, что исландцы почитают тюленей потомками того фа-раонова войска, которое некогда, по словам Библии, поглощено было волнами Чермиого моря, когда захотело преследовать израильтян по пути, указанному им в пучине самим Богом.

Представление парода в легендах о подводном царстве замечательно: вода служит только верхним покровом, крышей такого же точно пространства, как и поверхность земли; такой же точно крышей, как мы видели, является в отношении к подземному царству тролг,дов сама поверхность земли.

"На юго-западе Ирландии есть одно небольшое озеро, которое ок-рестные жители назвали волшебным потому, что сколько ни тонуло в нем людей, никогда тела утопленников не отыскивались. О нем ходила в народе страшная молва: иные утверждали, что в темную ночь мрач-ный цвет его вод изменялся в огненный; другие, что сами видели, как воздушно легкие тени скользили в сумерки по его поверхности...

На берегу этого таинственного озера жил некогда молодой фермер Родерик Китинг, который собирался жениться на одной из прелестнейших девушек своего околотка.

Возвращаясь из Лимрика, куда он ходил покупать обручальные кольца, пришлось ему на берегу озера повстречать двух своих приятелей, и он среди разговора стал им показывать свою покупку. Те рассматривали кольца, взвешивали их на ладонях, хвалили отделку их, и в то время, как Родерик собирался из рук своих приятелей переложить кольца в боковой карман, одно из них вдруг выскользнуло у него из рук, покатилось по крутому берегу к воде и упало в озеро. Родерик посмотрел ему вслед, печально развел руками и понурил голову: не кольца ему было жалко, хоть оно и стоило целые полгинеи, а боялся он того, что примета-то была уж очень нехороша.

Его приятели стали над ним подтрунивать, думая этим сто несколь-ко рассеять; но он не слушал их, а все только упрашивал достать со дна озера то кольцо, за что обещал щедро наградить доставшего. Но те ни за что не решались опуститься на дно страшного озера, о котором еще в детстве пришлось им от нянек наслышаться всяких рассказов такого содержания, что и теперь еще мороз по коже подирал.

- Ну уж если вы не хотите опускаться за кольцом, когда я предлагаю вам такую славную награду, мне остается одно, идти назад в Лимрик и купить другое кольцо!

- Постой, постой, - сказал, подходя к нему в эту минуту, один бедняк по имени Паддин. Он всем был в округе известен своим тихим и кротким нравом, своей услужливостью и странными привычками, потому что все время проводил в переходах с одного места на другое и ни-когда более двух дней нигде не мог усидеть.

- Постой, Родерик Китинг! Если ты обещаешь и мне такую же награду, как им, так я берусь достать тебе кольцо, хоть бы оно упало на дно самого глубокого омута во всем.

Китинг принял его предложение с восторгом, и Паддин, не говоря более ни слова, быстро разделся и бросился в воду. Долго ли и глубоко ли он нырял, сказать трудно; но только он опускался, опускался, и - вдруг очутился на суше. Едва опомнившись от изумления, он стал оглядываться во все стороны и увидел такое же небо, такой же свет, такую же зелень кругом себя, как и на земле. Перед ним на огромное пространство раскидывался великолепнейший сад, с тенистыми аллеями, извилистыми дорожками, с прозрачными ручейками, широкими, изумрудно-зе-леными лужайками. На самой середине сада стоял большой, богато убранный дворец, к которому отовсюду вело множество стройных и красивых лестниц.

Паддин вошел в сад и направился к дому по аллее. На боковых дорожках увидел он молодых поселян, которые сгребали в стога душистое сено и укатывали дорожки, преспокойно мурлыча себе под нос песенку. И каково же было его удивление, когда между ними узнал он несколько своих старых знакомцев, которые в последние годы потону-ли в озере! Это его так испугало, что он едва-едва дотащился до дома и, дрожа всем телом, стал подниматься на лестницу.

Входит в двери и видит, что среди великолепной залы сидит на вы-соком стуле толстая-претолстая водяная фея с глазами в доброе лукошко и вздутыми губами, из-под которых выглядывали два ряда больших и длинных зубов.

- Здравствуй, Паддин! Зачем к нам пожаловал? - проревела густым басом толстая фея.

- Да я сюда за кольцом Родерика Китинга явился, нельзя ли будет мне получить его? - проговорил Паддин, собравшись с духом.

- Вот что? Ну, уж так и быть, вот оно, - сказала фея, подавая кольцо Паддину.

- Спасибо! А скажи-ка мне, добрая и милая фея, как бы мне отсюда выбраться, чтобы опять на землю попасть?

- На землю? Так, значит, ты не затем явился, чтобы на мне жениться?! - гневно закричала фея, тяжело спрыгивая со стула и подбегая к Паддину. - Если так, я сумею тебя принудить...

- Да погоди, - сказал он в ответ ей, старясь выразить в голосе сколько возможно более равнодушия и желая поправить свою излишнюю поспешность, - прежде выслушай меня. Я, конечно, женюсь на тебе очень охотно, но ведь, согласись, нельзя же мне оставить у себя чужое кольцо, да притом еще заставить всех о себе беспокоиться. Ну, снесу кольцо, вернусь и женюсь на тебе.

- Пожалуй, ты прав. Ступай же вот этой дорогой до ворот и возвращайся скорее.

Паддин даже и не дослушал ее последних слов, добежал до ворот, открыл их и вдруг снова очутился в воде. Он стал подниматься вверх, поспешно разводя руками и ногами, - и как же изумились ожидавшие его молодые люди, когда после долгого пребывания под водой он вы-плыл на противоположном конце озера!"

У немцев существует сказка, весьма сходная с этой легендой и замечатель-ная по своим подробностям.

"У одной вдовы было две дочери; одна из них была хороша собой и прилежна, другая - дурна лицом и ленива. Но она больше любила дурную, потому что та была ее собственной дочерью, чем красивую падчерицу, на которой лежала вся черная работа в доме. Бедная девушка эта должна была каждый день садиться на большой дороге у ручья и так много прясть, что кровь выступала у нее из-под ногтей.

Вот случилось однажды, что все веретено было у нее в крови; она наклонилась к воде, чтобы обмыть его, а оно выскочило у нее из рук и упало на дно глубокого ручья. Бедняжка заплакала, побежала к мачехе и рассказала ей про свою беду.

Та разбранила ее и закричала:

- Сама уронила, сама и достань, а до тех пор мне и на глаза не показывайся!

Девушка со слезами пошла опять к ручью, да с отчаяния и бросилась в него доставать свое веретено. Тут впала она в забытье, и когда очнулась и снова пришла в себя, то увидела, что лежит на прекрасной лужайке, усеянной множеством чудных цветов и ярко освещенной солнцем.

Пошла она по этой лужайке и дошла до печки, в которой много, много насажано было хлебов. Хлебы закричали ей:

- Вынь нас, девушка, вынь поскорей, не то сгорим: мы уж давно испеклись.

Она подошла и все хлебы из печи повынимала. Потом пошла она да-лее и дошла до яблони, на которой было много, много яблок. Яблоня сказала ей:

- Потряси меня, девушка, потряси скорей: яблоки на мне уже давно поспели. Оно подошла к дереву, обтрясла все яблоки и сложили их в кучку.

Наконец, пришла она к избушке и в окне ее увидела старуху с такими большими и длинными зубами, что испугалась и хотела уже бежать от нее, когда та обратилась к ней и ласково сказала:

- Чего ты, милая, испугалась? Останься у меня: ведь если ты будешь хорошо у меня в доме работать, так тебе здесь будет хорошо. Только ты главнее всего должна тщательно взбивать мою перину, когда будешь стелить постель, - так, чтобы перья летели во все стороны, потому что от этого на земле снег идет. Зовут меня старуха Холле.

Девушка согласилась остаться у нее и поступила к ней в услужение. Она верно служила своей госпоже, угождала ей во всем и зато уж ни разу не слыхала от нее дурного слова, а всякого кушанья, питья и лакомств получала от нее вдоволь.

Как ни было ей хорошо жить у старухи, однако же вскоре захоте-лось вернуться домой и повидаться со своими. Она сказала старухе:

- Меня одолела тоска по своим домашним, и хоть мне у тебя хоро-шо, однако же я чувствую, что не в силах жить вдали от своих близких.

Старуха похвалила ее за привязанность и прибавила:

- Ты мне служила верно, а потому я и хочу наградить тебя по заслугам.

- Тут взяла она ее за руку и подвела под большие ворота: едва только подошла она под их свод, как на нее пролился обильный золотой дождь, и все золото к ней пристало и покрыло ее с головы до ног.

- Это тебе на память от меня за прилежание твое, да вот, кстати, захвати и веретено свое, что в ручей-то упало.

После того ворота захлопнулись, и девушка очутилась на земле, не вдалеке от дома своей мачехи, которая на этот раз приняла ее ласково, потому что видела, какое она несла с собой богатство".

В сказках и легендах водяные феи описываются различно: то коварными и злыми, то добрыми и справедливыми, как в вышеприведенных двух легендах. Вообще говоря, они, кажется, так же капризны и раздражительны, как и все уже известные нам существа невидимого мира. Часто их уловки и шутки бывают очень грубы и жестоки; часто приходится и людям дорого платить за у слуги, оказанные им водяными (реями, как рассказывает одна немецкая сказка, которую мы заимствуем из собрания братьев Гримм.

"Жил был некогда мельник, который вдруг так стал беднеть, что на-конец едва-едва мог содержать свою мельницу.

Встал он однажды ранешенько, потому что во всю ночь не удалось ему сомкнуть глаз от беспокойства, и вышел в поле развеять тоску свою. Когда он ступил на мельничную плотину, солнце только что показалось на горизонте, и он услыхал позади себя в пруду какой-то особенно странный плеск. Оглядывается и видит, что из воды медленно поднимается прекрасная женщина; ее длинные волосы, которые она рассыпала по плечам своими нежными руками, упали с обеих сторон широкими волнами и покрывали собой ее белое тело.

Мельник понял, что это должна быть пикса его пруда, и сам не знал, что ему делать: бежать ли без оглядки, или оставаться на месте.

Никса назвала его по имени и спросила, почему он так печален. Тот сначала молчал от страха, однако же, услыхав, как она с ним ласково говорила, собрался с духом и рассказал ей про свое горе.

- Будь спокоен, - отвечала никса, - я тебя сделаю и богаче, и счастливее, чем когда-либо, только ты должен обещать мне то, что у тебя теперь в доме явилось на свет нового.

"Что же это может быть другое, как не щенок или не котенок?" - по-думал мельник, потом отвечал никсе, что он согласен.

Никса ласково кивнула ему головой и опустилась в воду, а мельник, успокоенный и обрадованный, поспешил домой.

Еще не успел он и до дому дойти, как выбежала к нему навстречу слу-жанка и закричала издали, что дома ждет его большая радость, что жене сейчас дал Бог сына. Бедняк остановился, как громом пораженный этой вестью, и тут только понял, что коварная никса очень хорошо зна-ла, чего у него потребовала взамен своей услуги.

Скоро мельник разбогател, но ему богатство, приобретенное такой дорогой ценой, было постыло. Он все только ухаживал за своим сыноч-ком, с которым должен был вскоре расстаться, и все твердил ему:

- Берегись, дружок, не подходи к пруду, не касайся воды его, а то чуть только ты к ней наклонишься, никса тотчас тебя схватит и утащит к себе под воду.

Однако же годы шли за годами, а никса и не думала требовать к себе его сына. Мальчик тем временем вырос и поступил в учение к одному охотнику; потом, когда сам стал хорошим охотником, поступил на службу к одному землевладельцу, который подарил ему небольшой домик и женил его на одной из своих дочерей. Наш охотник зажил себе припеваючи и думать забыл об отцовских предостережениях.

Однажды случилось ему, после долгого преследования, убить оленя невдалеке от озера никсы. Выпотрошив свою добычу, он подошел к воде, чтобы смыть с рук своих кровь. Но едва успел он опустить руки свои в воду, как никса показалась из-под нее, с диким хохотом обхватила его своими мокрыми и холодными руками и так быстро увлекла под воду, что только волны запенились у того места, где он наклонялся с берега к воде.

Долго ждала его возвращения бедная жена, наконец пошла всюду искать его и когда увидела на берегу озера мужнину охотничью сумку, тогда уже поняла, что опасения его отца сбылись, что никса взяла себе обещанное. Мысль о вечной разлуке с мужем так поразила несчастную, что она без чувств упала на землю и впала в забытье. В этом странном состоянии привиделось ей, что она поднимается на одну из крутых соседних гор. Буйный ветер дует ей навстречу; терновник и колючие растения заграждают ей путь; но вот она всходит на гору, и картина совершенно изменяется: небо там ясно-голубое, солнце жарко светит на красивые холмики, а на одном холмике стоит опрятная избушечка.

И вот она подошла к двери, отворила ее и видит, что в избушечке сидит старушка старенькая, седенькая и ласково манит ее к себе. Тут бедняжка и очнулась. Она тотчас же решилась выполнить в действительности то, что привиделось ей в тяжелом сне.

Так все и случилось: она, действительно, отыскала старушку в избушке, та ласково подозвала ее к себе, расспросила о ее горе и сказала:

- Утешься, моя милая; я тебе помогу. Вот тебе три вещи: золотой гребень, флейта и прялка. Сначала ты расчешешь гребнем свои волосы и положишь его у пруда, на берегу; потом сыграешь на флейте песенку и тоже положишь ее поближе к воде; наконец, выпрядешь всю пряжу, какую видишь здесь на прялке, и положишь ее тоже у воды. Что из этого выйдет, сама увидишь. Только ничего не делай прежде, чем луна не взойдет высоко на небе.

Жена охотника поблагодарила добрую старушку и тотчас снесла все три вещи к озеру. С нетерпением ожидала она вечера. Наконец стемнело, луна показалась из-за облака, и она стала расчесывать золотым гребнем свои длинные черные волосы. Чуть только она положила гребень на берег, как тот скользнул в воду и упал на дно: закипело озеро, расступилось на середине, и из воды показалась на минуту голова молодого охотника, и тотчас же снова скрылась.

Жена его схватилась за флейту, сыграла на ней песенку и поспешно положила ее у воды; флейту тотчас же смыло водой, и опять заволновалось озеро, опять расступилось оно на середине, и показался из воды молодой охотник, но уже по пояс.

Тогда жена его, оживленная надеждой, стала быстро прясть, и ког-да пряжа была готова, она подставила прялку к воде и с нетерпением ожидала, что-то будет. Пришла к берегу огромная волна, утащила за собой прялку в озеро, и в ту же минуту молодой охотник поднялся весь из воды, быстро выскочил на берег, взял жену за руку и пустился бежать.

Однако же никса не хотела так легко расстаться со своей добычей. Едва успели они сделать несколько шагов, как все озеро выступило из берегов и со зловещим плеском, с ужасающим шумом погналось за бежавшими супругами. Яростно пенившиеся волны уже настигали их, уже радостно хлопала в ладоши и хохотала жестокая никса, рассчитывая на верный успех погони, но старушка, которая помогала жене охотника в ее горе, сжалилась над несчастными, поспешила к ним навстречу и обратила на время мужа в лягушку, а жену - в жабу, так что те успели укрыться от преследования никсы и зажили потом припеваючи..."

Из всех легенд о водяных феях всего подробнее ирландские. Они полны самыми яркими чертами из жизни этих существ, самыми живыми поэтическими подробностями. Приведем одну, в которой рассказывается, что у водяных фей есть своя шапочка-невидимка (как у тролъдов), но в которой заключается не одна только способность исчезапия, а все могущество их.

"В одно прекраснейшее летнее утро, незадолго до восхода солнца, молодой ирландец Дик Фицджеральд стоял на берегу моря близ Смервикской гавани. Солнце стало всходить из-за громадной скалы и красными лучами своими прогонять седой туман, еще лежавший над волнами. Вскоре все море засияло на солнце, как громадное зеркало, в которое .спокойно гляделись окрестные берега.

Дик с восторгом любовался чудной картиной солнечного восхода, а сам думал: "Как грустно смотреть на все это одному, когда нет ни души живой возле, с которой бы можно было поделиться дорогим впечатлением, передать свои мысли, свои чувства, а кругом меня, - сказал он, оглядываясь, - все пусто, ни живой души, - одно только эхо отозвалось, может быть, на слова мои..."

И он вдруг остановился. Невдалеке от себя, у подошвы утеса, увидел он женщину ослепительной красоты; она сидела на берегу и медленно, грациозно поднимая руку, белую, как снег, расчесывала золотым гребнем свои длинные, ярко-зеленые волосы.

Дик, еще будучи ребенком, слыхал от матери, что если у морской девы (а он, конечно, тотчас же понял, что это не кто иная, как морская дева) отнять ее маленькую островерхую шапочку, то дева теряет способность возвращаться в свое подводное царство, пока не вернуть ей ее шапочки. В голове Дика тотчас созрел план: подкрасться тихонько к морской деве и овладеть шапочкой, лежавшей возле нее на песке. Придумано - сделано.

Но едва успел Дик спрятать шапочку в карман, как морская дева обернулась в его сторону, потом закрыла лицо руками и горько-прегорько заплакала. Дик, понимавший очень хорошо, что причиной этих слез была у бедной феи мысль о вечной разлуке со своей родиной, подсел к ней поближе, взял ее за руку и стал утешать, как мог. Но фея продолжала плакать по-прежнему; однако же ласки взяли свое: она, наконец, подняла голову, взглянула на Дика и сказала ему:

- Человек, скажи, пожалуйста, ты хочешь съесть меня? - Съесть? - с удивлением спросил Дик. - Да помилуй! С чего это тебе в голову пришло? Уж не рыбы ли выставили людей в глазах твоих в таком дурном свете?

- Так что же хочешь ты со мной сделать, коли не съесть меня? - спросила его фея, не спуская своих глаз с его лица.

- Что? - повторил Дик. - А вот что. Скажи мне: хочешь ли ты быть моей женой? И если ты согласна, так вот тебе мое честное слово, что не далее, как сегодня же вечером, ты будешь носить мое имя!
Иллюстрация из книги "Под звон мечей", 1907

Фея подумала, подумала и подала, наконец, ему свою руку в знак согласия. Дик был в восторге.

- Дай мне только проститься с отцом моим, - сказала морская дева и, обернувшись к морю, прошептала несколько невнятных слов, которые были тотчас подхвачены легким ветерком и вместе с легкой зыбью понеслись вдаль.

- А кто же твой отец? - с любопытством спросил ее Дик.

- Кто? Да неужели ты никогда не слыхал о нем? Мой отец - морской царь!

- Царь! Вот что! - проговорил Дик, самолюбие которого было сильно польщено женитьбой на морской царевне.

- То-то, я думаю, денег-то у твоего отца, моя милая! - продолжал он очень наивно расспрашивать свою невесту.

- А что это такое деньги? - с удивлением спросила морская дева.

- О! Деньги - это такая вещь, которую очень хорошо иметь, когда в чем-нибудь нуждаешься или хочешь ни в чем себе не отказывать.

- Мне и без того не приходилось себе отказывать ни в чем: чего бы я ни пожелала, стоило только приказать рыбам, и они тотчас же все исполняли.

После этого разговора на берегу Дик повел свою невесту домой - в тот же вечер с ней обвенчался.

Зажил Дик со своей женой припеваючи: все ему удавалось и счастливилось, а у нее все домашняя работа спорилась и кипела в руках, как будто она всю жизнь свою прожила на земле между людьми, а не между странными существами подводного царства. Через три года у Дика было уже трое детей: двое мальчиков и одна девочка. Можно сказать на-верное, что он бы пресчастливо прожил всю свою жизнь с милой феей, если бы человек мог не забывать в счастье о мерах благоразумной предосторожности. Но - увы! - чем более Дик жил со своей женой, тем бо-лее забывал о ее происхождении и о том, что у нее когда-нибудь может явиться желание вернуться опять на свою родину. Он даже не позаботился спрятать ее шапочку куда-нибудь подальше, а просто бросил ее под кучу старых сетей, лежавших в темном углу его хижины.

Однажды, когда Дика не было дома, жена его, строго следившая за чистотой, захотела вынести из хижины все лишнее и прибрать ее к приходу мужа получше. Она подошла к старым сетям, лежавшим в углу, сдви-нула их с места и вдруг увидела на полу свою дорогую волшебную шапочку. Тысячи новых мыслей и старых воспоминаний тотчас же зароились в голове ее; она подумала о своем отце, о своих подругах, о родине... Потом пришли ей на память муж ее, Дик, и маленькие детки, которым еще так нужны были и ласки, и заботы матери. Однако же она подняла свою шапочку, повертела ее в руках, подошла к колыбели, где спал ее младший сын, поцеловала его, простилась с остальными детьми, утешая себя мыслью, что она может сойти в море лишь на время и ватда вернуться к своему милому Дику, медленно направилась к берегу.

Дик вернулся домой вечером и, не видя своей жены, стал спрашивать о ней у своей маленькой дочки, но та ничего не могла ему сказать. Тогда он отправился к соседям и узнал от них, что те видели как жена его ходила по берегу и что на голове у нее была какая-то странная шапочка. Тут уж он бросился в угол своей хижины, стал рыться между старыми сетями и, не найдя заветной шапочки, догадался, в чем дело.

Разлука с феей было страшным ударом для Дика. Он не мог утешиться и ни за что не хотел слышать о женитьбе, уверенный в том, что его жена и мать его детей должна к нему когда-нибудь верну! Но год шел за годом, а морская царевна все не выходила на берег.

Никто не видел ее с того времени, как она исчезала, но память о доброй, услужливой и кроткой фее еще живет между жителями окрестностей Смервикской гавани".

У никс и никсов замечали люди такую же страсть к музыке и пению, как у всех остальных эльфов. Часто случалось, что никсы увлекали к себе под воду молодых людей, восхитив их прелестной гармонией своих песен. В Швеции рассказывают про речного человека (stromkarl), что он большой музыкант, что музыка его состоит вся из одиннадцати вариаций, из которых, впрочем, только десять могут быть известны людям и доступны их слуху: одиннадцатую играет он лишь тогда, когда хочет заставить плясать все подводное царство.

Замечательно между шведскими и норвежскими поверьями о никсе еще и то, будто он очень охотно берется учить музыке на скрипке или на каком угод-но другом инструменте за известную плату. Плата эта обыкновенно состоит в том, что в реку кидают черного ягненка или белого козленочка. Если эти животные бывают тощи, то никс поведет ученика в своих уроках не далее настраивания скрипки; если же, напротив того, он останется доволен приношением, то схватит ученика своего за правую руку, станет водить ею по струнам до тех пор, пока кровь не брызнет из пальцев, и тогда уже из ученика выйдет великий музыкант, и будет он в состоянии извлекать из своего инструмента такие звуки, от которых "деревья будут плясать и воды останавливаться в своем течении".

Впрочем, ирландцы и в легендах о водяных феях также оставляют относительно музыкальных способностей преимущество на стороне людей, как и в легендах о мирных соседях. Как в последнем случае они ловко противопоставили эльфам маленького и горбатого Люсмора, одаренного тонким музыкальным слухом, так точно рассказывают они легенду и про одного слепца-музыканта, которому была известна такая чудная музыка, против которой ничто не могло устоять, которой приобрел он себе даже руку морской девы, после чего и стал морским царем. Поедаем эту любопытную легенду.

"Коннор был лучшим из всех свирельщиков; а это не малость. Он умел играть всякие песни и народные гимны, нимало не затрудняясь.

Это бы еще все ничего, да ходил про него в народе слух, что он не одну простую музыку знает, а и такую, которой может заставить плясать все кругом себя. Ни одна ярмарка, ни одна свадьба, ни один приходский праздник не обходился без слепого Коннора и его свирели. Старушка-мать водила несчастного слепца под руку с одного места на другое.

Случилось им однажды прийти в Ивераг, приморский городок, известный во всей Ирландии своими бурными берегами. В тот день был в городе праздник и все жители гуляли на лужайке, которая простирается за городом от подошвы высоких и крутых гор до самого моря. Чуть только явился слепой свирельщик, все тотчас его окружили и заставили играть. Начались танцы. Долго играл свирельщик, и все слушавшие музыку его и плясавшие под такт ее беспрестанно говорили: "Вот музыка, так музыка!"

Всех больше восхищался ею один горбатый и старый танцмейстер. Когда, наконец, Коннор остановился, чтобы перевести дух, тот не вы-терпел, подбежал к нему и, дружески ударив по плечу, сказал:

- Славно ты играешь, дружок! Только ведь сухая ложка рот дерет. Ты, верно, не откажешься выпить?

- Ну, конечно, - ответил Коннор, - если только будет на то ваша милость.

- Чего же ты хочешь?

- Да я, сударь, не разборчив. Но уж если вы так добры, что осведомляетесь о моем вкусе, так пожалуйте мне стакан виски, тебе целую бутылку подать велю.

Коннор, конечно, не отнекивался от такого угощения, а, напротив того, поблагодарив за него очень вежливо, скоро осушил бутылку и, поставив ее на стол пустую, очень весело сказал:

- Хорошо было виски!

Он посидел несколько минут молча, потом улыбнулся и, обратившись к танцмейстеру, сказал:

- Ну, друг, потешил ты меня, теперь моя очередь тебе потешить! - и прежде чем кто-нибудь успел понять настоящий смысл этих слов, он вдруг схватился за свою свирель и заиграл заветный волшебный мотив, о котором ходило в народе так много разных толков.

Все, что было на лужайке: старики и молодые, дети и почтенные матери семейств, столы и скамейки, кружки и бутылки, - все заплясало, закружилось в самом бешеном порыве. Мало того, море заволновалось, и вызванные дивной музыкой на поверхность стали приплывать к берегу всевозможные рыбы и приплясывать, и подпрыгивать в такт волшебному мотиву. Толстопузые крабы и остроголовые раки выходили из воды и, переплетаясь своими широкими клешнями, составляли самые уморительные хороводы. Тощие миноги и жирные угри то свивались под музыку в кольца, то расползались по песку прихотливыми и разнообразнейшими фигурами. Сам Коннор, наконец, не усидел на месте и пошел рядом со своей старухой-матерью переминаться с ноги на ногу и подпрыгивать среди дикой всеобщей суматохи...

И вдруг из вод показалась женщина дивной красоты. Длинные чуд-ные зеленые волосы ее, падавшие густым покровом на спину и плечи и спускавшиеся до самых колен, были прикрыты маленькой вострой шапочкой. Из-за коралловых губок выглядывали два ряда жемчужных зубов. Светлые глаза глядели весело из-под тонких бровей, а стройное тело было покрыто белой, легкой одеждой, разукрашенной кораллами, цветами и раковинами. Едва появившись над водой, она стала легко и грациозно приплясывать под музыку Коннора и быстро приближаться к берегу. Вот вышла она на берег, подошла, танцуя, к Коннору, который выделывал ногами самые неистовые прыжки и фигуры, потрепа-ла его по плечу и сказала:

- Я знатная дева подводного царства; я живу на дне моря. Пойдем со мной, друг мой Коннор; будь мне супругом. Ни в чем не будет тебе отказа, ты будешь есть и пить на золоте и серебре и, женившись на мне, станешь царем над всеми рыбами.

Коннор в ответ на это отыскал ее руку, поцеловал и, продолжая играть и плясать, стал за ней идти к морю. Все кругом по-прежнему плясало в каком-то странном и непонятном неистовстве, решительно не замечая ни морской девы, ни того, что Коннор, взяв ее под руку, направлялся с ней к морю. Одна только старуха-мать заметила с ужасом, что морская дева увлекает ее сына в свое подводное царство, и подняла страшный крик:

- Сын мой, сын мой! Что ты ее слушаешь! Зачем идешь ты к ней? На кого ты меня покидаешь? Да ты подумай хоть о том, что если ты на ней, язычнице, женишься, так ведь внучата у меня будут рыбы, наверное рыбы! Проверь своей матери, вернись, пока не поздно!

Коннор стоял уже в это время в воде по колено и приплясывал, по-прежнему опираясь на руку прелестной морской девы. Когда голос матери достиг его ушей среди всеобщего гама и шума, он обернулся в сторону матери своей и закричал ей:

- Не беспокойся, матушка: там мне будет получше, чем на земле. А чтобы давать тебе знать, что я еще жив, каждый год буду я тебе к этому месту берега присылать по волнам обожженное бревно.

Тут снова заиграл он на своей свирели и пошел по воде далее. Огромная пенистая волна медленно придвигалась навстречу ему. Морская дева быстро накрыла его своей одеждой, и они исчезли под вольной...

Старуха-мать умерла вскоре с горя по своему сыну, не дождавшись вестей от него. Если же верить старожилам тех мест, то с лишком лет сто сряду в назначенное время и к назначенному месту постоянно приплывало большое обожженное бревно, да вот только недавно приплывать перестало".

О никсе все предания согласно утверждают, что он очень строг ко всем гордым и недоступным девушкам; по зато уж если сам полюбит какую-нибудь девушку, так обращается в самого ласкового и даже докучного услужника. Точно так же доказывают все народные поверья, что пике каждый год требует непременно своей жертвы, и каждого утопленника считают добычей водяных эльфов. Чрезвычайно наивно народное представление о пребывании утопленников в подводных жилищах: парод полагает, что водяные сохраняют души утопленников под опрокинутыми горшками, а тела их выбрасывают обратно или обращают в таких же водяных, как и они сами.

Сверх изложенных нами легенд о водяных феях и эльфах, в разных местах существуют разные местные видоизменения их и местные верования в особые виды этих существ; таковы, например): шотландские - келъпи, бретонские -ночные прачки, и французские - морганы, исключительно похищающие детей, играющих у воды, и множество мелких существ в Германии, Дании, Швейцарии.

Теперь должны мы приступить к последнему и едва ли не самому разнооб-разному отделу невидимого мира фей и эльфов: мы станем говорить о домовых. Они известны на скандинавском севере под общим названием - ниссе, в Германии - под именем кобольдов, в Шотландии - под именем темненьких (brown). Все остальные названия производятся от тех звуков, которыми часто беспо-койные соседи докучают людям во всякое время дня и ночи.

Домовой эльф, судя по множеству преданий, рассеянных у всех народов, совмещает в себе все достоинства и все недостатки эльфа: он добр, ласков и внимателен ко всем тем, которые его ласкают; но в то же время кичлив, обидчив до крайности, нетерпелив и мстителен. Отличительной и лучшей стороной его характера можно назвать горячую привязанность к тому дому, в котором он поселяется. Он не жалеет ни трудов, ни сил па помощь хозяевам своим, выручает их часто из беды неминучей, часто предостерегает от угрожающей опасности.

Любя более всего опрятность и правдивость, он помогает слугам содержать дом в порядке, услуживать господам и гостям; если слуги бывают к нему добры и ласковы, то он даже берет всю их работу на себя.

Напротив того, если слуги не верят в силу своего домового-эльфа, если они бранят его или не выполняют тех ничтожных условий, которые обыкновенно заключает он с ними прежде, чем принимается на работу, тогда разгневанный домовой жестоко наказывает за это: он бьет горшки и посуду, которые слуги берут в руки, разливает кушанье, которое подают они па стол господам, не дает им спать ночью, камнем наваливаясь на их грудь или сбрасывая их бес-престанно с постели на пол.

Если не у годит домовому который-нибудь из конюхов, то может быть уверен, что найдет на другой день гривы и хвосты лошадей своих спутанными, их самих постоянно печищепыми, сколько бы раз в день он их ни чистил, и постоянно тощими, сколько бы ни давала им корма. А если он в ладу с домовым, так может целый день спать и ни о чем не заботиться: все и без него будет идти как нельзя лучше. За все свои услуги домовой-эльф требует лишь самой ничтожной награды - небольшого горшка молочной каши или блюда молока с накрошенным в него хлебом (которые обыкновенно должно выставить на ночь на загнетке печи) да ласкового и учтивого обхождения, из уважения к его могуществу.

Все предания одинаково изображают домового-эльфа прекрасным, белокурым ребенком или маленьким и сгорбленным старичком, одежда которого напоминает костюм трольда: та же острая, чаще всего красная шапочка, тот же темный плащ или куртка.

Замечательно, что были исторические домовые. Летописи средних веков наполнены всякими рассказами о разных домовых и их проделках. Особенно любопытны известия, сообщаемые пастором Фельдманом об одном домовом эльфе, поселившемся около 1584 года в замке Худемюлен.

"Этот домовой жил в замке несколько лет. Владелец Худемюлена сначала испугался нового своего соседа и вздумал уехать от него, предоставив ему на некоторое время весь свой замок. С огромной свитой выехал он из своих владений и поехал в ближайший город. Во все вре-мя пути рядом с его повозкой вилось и летело по воздуху легкое белое перышко. Едва успел барон приехать в город и остановиться со всей своей свитой в доме одного своего приятеля, как между людьми обоих баронов начались такие ссоры и драки, что хозяин прямо высказал гостю свое неудовольствие и нежелание видеть его в своем доме.

Обиженный барон Худемюлен не знал, куда и голову приклонить и как уладить дело со своим приятелем. В ту минуту как, сидя на постели, он обдумывал, что ему оставалось делать, позади себя услышал он очень знакомый голос замкового домового-эльфа:

- Это я, Хинцельман, твой домовой!

- Ты как сюда попал? - закричал гневно барон, обеспокоенный не вовремя.

- Хе! Хе! Хе! Не извольте горячиться, барон! - продолжал Хинцельман. - Ведь вы в моей власти. Ведь это я всех заставил передраться и перессориться и поставил вас в затруднительное положение; а все за то, что вы вздумали убежать от меня. Не убежите, любезнейший барон: я всю дорогу летел за вами в виде белого перышка и от вас не отстану; так уж лучше вернитесь в свой замок. Вы увидите, что я вам худа не желаю!

Барон должен был повиноваться эльфу и согласился вернуться в свой замок, а Хинцельман тотчас прекратил все ссоры челяди и помирил обоих баронов.

В замке был он после этого происшествия в таком почете, что ему в верхнем этаже даже отвели, по его требованию, особую комнату, в которой поставлены были для него маленькие стулья, кроватка и столик. На этот столик ставила каждый вечер кухарка, с которой эльф очень подружился, его любимое кушанье на блюде и каждое утро уносила его дочиста вылизанным.

Хинцельман никому не делал зла, по никому не спускал и обиды. За дворней барона он присматривал так зорко, что никаким порокам нельзя было в ней заводиться: чуть только подмечал он, что кто-нибудь из людей барона был нечист на руку, или сварлив, или слишком любил крепкие напитки, он выходил из себя, бранился, кричал и всюду преследовал виноватого невидимыми палочными ударами, которые сыпались на него градом и не давали ни днем, ни ночью покоя.

Многим из окружавших его этот эльф предсказывал будущее удивительно верно, многих вовремя предостерегал от опасности. Так, например, советовал он одному офицеру, приехавшему к барону в гости, оставить на некоторое время охоту и не стрелять из пищали. Тот посмеялся над его словами и на другой же день отправился на охоту; но едва только приложился он и вздумал выстрелить в оленя, пищаль его разорвало и самого его жестоко ранило ее осколками.

- Послушался бы ты меня, так ничего бы этого и не было! - прокричал над его ухом голосок Хинцельмана, в то время как тот без чувств падал на землю.

Хинцельман в бытность свою в замке всего более любил играть с шутом и с детьми, собиравшимися во дворе замка из окрестностей. В виде прекрасного ребенка вмешивался он в толпу их и забавлял их, выдумывая самые замысловатые игры. Но никто из жителей замка не видел его в настоящем виде, потому что он никому в нем не являлся. Его друг, кухарка, долго упрашивала его явиться ей и дать на себя насмотреться вдоволь. Он долго не соглашался, наконец сказал ей:

- Хорошо, я тебе завтра явлюсь в погребе; приходи туда рано поутру и приноси с собой два ведра воды;

- Кухарка на другой день чуть свет поднялась, взяла два ведра воды и пошла в погреб. Отворяет дверь, оглядывается - никого нет. Взглянула себе под ноги и видит - лежит на льду нагой ребенок; в сердце у него - нож, и кровь широкой струей течет по его нежному телу, образуя около ребенка большую и темную лужу. Кухарка вскрикнула и упала без чувств, а Хинцельман, явившийся ей в этом страшном виде, схватил оба ведра, облил ее водой и тем привел в чувство.

- Не будь в другой раз любопытна! - закричал ей на ухо эльф, когда она очнулась".

Много рассказывают также, и о другом домовом эльфе, который был особенно привязан к семье епископа Дилъдесгеймского Беренгарда и назывался Шапочка (Hobekeb). Он способствовал расширению владений Беренгарда и особенно прославился чудесными подарками, которыми обыкновенно награждал своих любимцев: так, он подарил одному булавочному мастеру кусок железа, из которого у того постоянно выходили золотые булавки, а его же дочери - небольшой кусок дорогих кружев, от которого, сколько она ни отмеривала, кусочек все не уменьшался.

Опыт научил людей умению жить и ладить со своими соседями домовыми-эльфами, и они действительно стали очень осторожны.
Т. Киттельсен. Водопадный дух, 1887

В Исландии даже очень долго существовал обычай торжественного приема домовых-элъфов вечером, накануне Нового года. В этот таинственный вечер, по народным поверьям, домовые-эльфы имеют обыкновение переменять место жительства, которым бывают недовольны. Основываясь на этом поверье, исландцы обыкновенно весь день, предшествовавший вечеру, старались говорить как можно меньше, чтобы как-нибудь неосторожным словом не оскорбить домовых. Вечером накрывали они в лучшей своей комнате ужин, ставили на сто-ле свечи, и хозяин дома выходил за ворота, приглашая к себе эльфов в гости, обещая, что жить им будет хорошо и привольно, и прося себе с их стороны снисхождения. Затем все ложились спать, оставляя и ворота, и все двери настежь отворенными для свободного прихода желанных гостей.

Распространение христианства более всего имело влияние на народные предания. Ревностные проповедники его, увлекаясь новыми идеями, часто не хотели щадить ничего старого, хотели все разом истребить и вырвать с корнем, но вскоре увидели, что нет никакой возможности лишить народ лучшего сокровища - остатков седой старины в стройной песне, прихотливой сказке и строгом предании. Впрочем, лучшие и мудрейшие из проповедников никогда не восставали против всего, от чего не терпело самое существо и дух веры или что не примешивало к христианству заблуждений язычества. Христианство возбуждало этим снисхождением и мирными воззрениями уважение к себе в язычниках. Вероятно, отсюда-то и произошло множество легенд, смысл которых будет вполне понятен, если пересказать содержание только одной из них. Вот, например, что рассказывает одна шведская легенда.

"Два мальчика играли однажды у реки, протекавшей мимо дома отца их. Нике вышел из воды, сел на поверхности ее и стал весело и звонко играть на своей арфе. Один из мальчиков обратился к нему и сказал:

- Что ты так разыгрался? Чему ты радуешься? Ведь ты же не спа-сешься и не попадешь в царствие небесное.

Нике, услышав это, горько заплакал и, далеко отбросив арфу, скрылся под водой. Дети пошли к отцу своему, священнику, и рассказали ему о случившемся. Отец строго разбранил их и сказал:

- Тотчас же ступайте назад к реке и утешьте никса надеждой на спа-сение в будущем.

Дети побежали к реке и увидели никса; печально сидел он на берегу и горько жаловался на свою участь. Они сказали ему:

- Нике, не печалься: отец наш говорит, что и тебе можно надеяться на спасение в будущем.

И никс радостно и быстро схватил свою арфу и сладко заиграл на ней и играл до самого солнечного заката".

Мог ли парод проще и яснее выразить свое уважение к терпимости в христианстве?