Академия Мистических Наук

Объявление

Не сиди сложа руки, "Построй свой мир!"

SB-MONEY.RU - все способы заработка и раскрутки сайтов!
Уважаемые участники форума, внимательно следите за изменениями в правилах форума. Администрация работает в соответствии с этими правилами, независимо от того, известны они пользователю нашей системы или нет.

В связи с низкой посещаемостью форума АМН, планируется объединить проекты АМН
и "Построй свой мир!" на базе "Построй свой мир!". Желающим помочь админу в переносе контента достаточно связаться с ректором АМН по E-mail
Сделать стартовой Добавить в Избранное
Заработай БЫСТРО!!!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Академия Мистических Наук » Мифы и легенды » КЕЛЬТСКО-ГЕРМАНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ О ФЕЯХ, ЭЛЬФАХ, ВОДЯНЫХ И ДОМОВЫХ


КЕЛЬТСКО-ГЕРМАНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ О ФЕЯХ, ЭЛЬФАХ, ВОДЯНЫХ И ДОМОВЫХ

Сообщений 1 страница 2 из 2

1

часть 1я

В Европе всегда были распространены верования в совершенно отдельный мир маленьких невидимых существ, Iизвестных под общим названием фей и эльфов. Эти верования, по мнению исследователей, пришли с далекого скандинавского полуострова. После Швеции, Дании, Норвегии и Исландии всего сильнее верят в фей и эльфов англичане, шотландцы, валлийцы, ирландцы, жители северной и северо-западной Франции и Германии. Где верят в эльфов, там народ их всюду видит и слышит: одни из них, по понятиям его, населяют дремучие леса, топкие болота, поля, холмы и горы; другие - воды рек, озер, морских заливов и проливов; третьи селятся ближе к людям - в подпольях, на сеновалах, в хлевах и глубоких погребах.

Поселяне считают жизнь свою тесно связанной с существованием эльфов, а сами себя - в строгой зависимости от их произвола, и на этом основании час-то обвиняют эльфов в том, что происходит от их собственной беспечности или неосторожности. Пропадет ли корова или лошадь, говорят: "Это эльфам она понадобилась! Это они ее подцепили!"

Прольют ли что-нибудь на пол, разобьется ли какая-нибудь посуда все это эльфы виноваты: они подтолкнули! Попадется ли на пашне камень под плуг землевладельца, он со злостью схватит его и швырнет в сторону, ворча себе под нос: "Проклятый эльф - и тут суется под ноги!"

А уж если кого пришибет паралич или отнимется у кого-нибудь нога, так и говорить нечего: каждая смышленая старуха скажет нам на ушко: "Да что вы, сударь, думаете, это и вправду у него, как ваши доктора говорят, нога отнялась? Какое тут отнялась! Видимое дело, что эльфы у него ногу отрезали да вместо нее и приставили деревянную; а все потому, что, верно, им чем-нибудь не угодил, бранил их, может быть, - вот они себя и показали!"

Что делать! Видно, так уж человек устроен, что для облегчения всегда старается обвинить в своем горе других.

Наивная и богатая фантазия народа, населив всю окружающую природу легкими и изящными образами фей и эльфов, создала множество прелестных легенд, в которых рассказывается об их жизни и деятельности, о том, как они вредят людям или стараются быть им полезными, о том, как они награждают добродетель или наказывают порок, как проводят время в светлые летние вечера, либо осенней бурной ночью обманывают запоздалого путника, являясь ему в виде бледных и игривых блуждающих огоньков.

О происхождении эльфов рассказывается различно. В "Эдде" оно тесно свя-зывается с историей всего мироздания и различаются два главные "разряда" эльфов: альфы - белые, светлые, добрые эльфы, и дверги - мрачные и угрюмые, хитрые карлики.

Боги, как говорится в "Эдде", восседая на своих престолах, держали совет и рассуждали о том, как карлики впервые зародились в пыли, под землей, подобно червям, которые заводятся в мясе, ибо карлики вначале были созданы в мясе Имира и были в нем червями; но по воле богов восприняли в себя часть человеческого разума и наружный вид людей.

Вот единственное предание о происхождении жителей невидимого мира, дошедшее до нас в своей древней форме. Все остальные предания явно изменены под влиянием христианства. Самым интересным из них является исландское, которое мы и приводим ниже.

"Ева, обмывая однажды детей у источника, была внезапно позвана Богом. Она очень испугалась и спрятала в стороне тех из своих детей, которые еще не были вымыты. Бог спросил ее:

- Все ли дети твои здесь?

- Все, - отвечала смущенная Ева. Тогда Бог сказал ей:

- Скрытое от меня и от людей будет скрыто.

Спрятанные в стороне дети были тотчас же отделены Богом от ос-тальных и стали мгновенно невидимы. Прежде начала потопа Бог за-гнал их в пещеру и завалил вход в нее камнем. От них-то и после потопа произошли эльфы и все сверхъестественные существа".

Даже у кельтов предание о происхождении эльфов не сохранилось уже в своей древней форме: шотландцы и ирландцы производят своих фей и эльфов от тех ангелов, которые некогда соблазнены были дьяволом и за то вместе с ним низвергнуты с неба. Валлийцы и бретонцы производят своих фей еще более странно: первые - от языческих жриц, будто бы осужденных Богом вечно ски-таться па земле; вторые полагают родоначальницами своих фей тех принцесс-язычниц, которые не захотели принять слова Божия от христианских проповедников.

Согласно с "Эддою", многие народные предания также делят эльфов на светлых и мрачных, приписывая первым всевозможные добрые качества и краcorny, а последних представляя в виде злых, безобразных и угрюмых карликов. Те и другие разделяются в понятии народа по своему названию, по образу жизни и по выбору занятий. Первых обыкновенно называют общим собирательным именем добрых людей и мирных соседей, тихим народом и жителями холмов. За вторым разрядом почти всюду сохранилось древнее название карликов (dwergar, zwerge) и тролъдов.

Народ представляет себе житье их чрезвычайно привольным: в нем все время делится постоянно между любимыми занятиями и самым шумным, необузданным весельем. Все они живут либо отдельными большими семьями в холмах, либо целыми народами в особых подземных государствах. Государства эти обыкновенно состоят из огромных волшебных садов, по которым текут прозрачные ручейки в золотых и серебряных берегах, где круглый год красуются цветы, поют райские птицы, где вместо солнца, месяца и звезд ярко горят самоцветные камни, где в воздухе вечно носятся звуки дивно прекрасной, неземной музыки... Кто бывал в их холмах - а это в старину, по рассказам стариков, было вовсе не редкостью, - тот надивиться, налюбоваться не мог тем блеском и великолепием, которые там видел: везде золото, серебро, парчи да бархаты и такое множество свеч, что в холме, как днем, светло.

Вообще жить в довольстве эльфам нетрудно, потому что денег у них куры не клюют. В Дании многие поселяне рассказывают, что не раз случалось им ви-деть издали, как эльфы, готовясь к какому-нибудь празднику, поднимали верхушки своих холмов на красные столбы и суетливо передвигали с места на место сундуки, полные денег, хлопали их крышками или звонко пересыпали червонцы из мешка в мешок.

Если вы спросите шотландца, где живут эльфы, он укажет вам на холмы и расскажет, притом подробно, что и окна, и двери, и трубы есть у их подземных жилищ, как у его собственной хижины; только все это искусно скрыто от глаз людей под видом каких-нибудь скважин, расселин и углублений.

"А если бы вы могли видеть этот холм в темную ночь, - прибавит на ивный рассказчик, - там вы ясно различили бы и окна, и двери; они тог-да бывают изнутри ярко-преярко освещены, и даже издали слышно, как они там хохочут и веселятся. Только не приведи вас Бог вечером близко подойти к такому нечистому месту! К этим холмам вечером так тянет, что никак на месте устоять нельзя! Особливо услышишь, как они там пляшут да веселятся, - непременно захочешь зайти к ним поплясать; а позабыл перекреститься - вот и пропадешь ни за что! Много таких слу-чаев было; вот хоть бы лет сто тому назад, при моем прадеде, случилось: шел мимо холмов работник одного фермера и видит, что двери в них на-стежь отворены, а через двери видно, как они там пляшут да прыгают, и освещено все внутри, как днем, и издали слышен смех, говор и музыка. Его все это ослепило и удивило. Стал он подходить к холмам поближе, а его к ним больше и больше тянет; он было испугался и поднимал уже руку, чтобы перекреститься, как вдруг самая красивая из всех женщин, плясавших в холме, подбежала к нему и поцеловала его в щеку. Тут он всю силу потерял: эльфы его окружили, и всю ночь провеселился он с ними. Что же бы вы думали? Ведь совсем разума лишился: все только на себе то платье, то волосы рвет да назад в холмы к эльфам просится. Так он до самой смерти сумасшедшим и остался".

Много ходит по Шотландии разных легенд о том, как гибли люди, увлеченные легкомыслием или корыстью в подземные хоромы эльфов. Рассказывают, между прочим, следующее о двух музыкантах.

"В одном бедном шотландском городке жили два музыканта. Оба были ребята молодые и веселые, оба с детства были дружны и жили в своей глуши припеваючи. Да и как было им не жить припеваючи? Все их к себе наперерыв зазывали - кто на свадьбу, кто на сельский празд-ник, кто на новоселье, потому что никто на пятьдесят миль кругом не умел так славно заставить всех плясать своей дудкой, как эти два ве-сельчака. Бывало, примутся они играть, так даже у стариков все суста-вы заходят, ноги не стоят на месте - так и просятся плясать! А про мо-лодежь и говорить нечего: плясала, бывало, под их музыку до упаду, пока сердце не замрет да голова не закружится! Очень понятно, что для таких мастеров своего дела никто не жалел ни денег, ни подарков, ни крепкого виски.

Многие заслушивались их и, бывало, шутя, под веселую руку спра-шивали:

- Уж вы, полно, не у эльфов ли музыке-то выучились!

А они, бывало, в ответ только посмеиваются. Однажды (дело было под вечер) явился к ним какой-то господин, очень маленького роста и с ног до головы окутанный зеленым плащом. Он нанял их на всю ночь и предложил очень большую цену, с условием, чтобы они его не спраши-вали, куда им идти, а немедленно следовали за ним. Нашим молодцам и в голову не пришло, что в этом-то условии и кроется что-то недоброе. Они тотчас согласились и пошли за незнакомцем. Когда они вышли за город, уже совсем стемнело. Маленький незнакомец повел их в сторо-ну от большой дороги такими тропинками, которые, как им было из-вестно, не вели ни к какому жилью. Шли они, шли и пришли наконец к холмам, про которые носились в народе всякие недобрые слухи.

Незнакомец подошел к одному из холмов, ударил в него ногой, и вдруг перед ним явилась настежь отворенная дверь, и яркий свет ши-рокой трепетной полосой пролился из-за нее на музыкантов, и послы-шался неясный говор множества маленьких звонких голосков, подоб-ный жужжанию пчелиного роя.

Музыканты переступили через порог и разом очутились на середи-не огромной, великолепно убранной и освещенной залы, в густой толпе каких-то прелестных маленьких существ. Между ними заметили они мужчин в каких-то странных колпачках и женщин с прекрасными куд-рями по плечам; все были одеты в одинаковые зеленые платья. Вся тол-па приветствовала музыкантов радостными кликами и очень ласково просила их играть. Бедняки поняли, что попали к эльфам, и были так испуганы, так подавлены всем, что видели и слышали, что сначала со-всем растерялись; наконец, собравшись с духом, они молча перегляну-лись и заиграли один из самых известных народных танцев.

Едва только раздались первые звуки музыки, как вся окружавшая их толпа быстро разделилась на пары и пустилась плясать так грациозно, стройно, весело, как музыкантам в жизнь свою не случалось видеть, хоть они наперечет знали всех лучших плясунов в околотке. Ими стала мало-помалу овладевать веселость, все оживлявшая кругом; они заигра-ли громче, живее - все около них закружилось, запрыгало, замелькало, сплеталось и расплеталось во множестве разнообразнейших и пре-лестнейших фигур.

Наконец музыканты не выдержали и, продолжая играть, сами вмешались в тесную толпу танцующих. Их крик, говор, смех и очаровательная веселость словно удвоили силы музыкантов; они плясали и играли до упаду и хотя утомились донельзя, однако же от души жалели, когда бал кончился, маленькие гости с ними распростились и отпусти-ли их с щедрой наградой.

Они вышли на свежий воздух и словно очнулись от тяжелого и глубокого сна; ничего кругом себя они не узнавали. Где вчера еще они видели глушь да пустыри, там теперь тянулись поля с высокими и густыми хлебами; где вчера были рощи, там уже не было ни деревца, а стояли на месте их фермы да фабрики; где вчера они перебирались вброд через речку, там теперь тянулась плотина и хлопотливо стучала мельница. Музыканты с изумлением взглянули друг на друга и еще более измились, увидав на лицах своих морщины, а на голове седые волосы.

Пришли они в свой город, оглянулись - ни одной знакомой улицы нет, и дома как будто не те! Вошли в церковь - и не видят в толпе ни одного знакомого лица, ни одного знакомого наряда; все прихожане смотрят на них с изумлением, иные указывают пальцами и шепчутся...

"Да что же это такое", - думают несчастные музыканты, боясь даже открыть друг другу свои мысли. Началась служба, и едва только священник произнес первые слова Евангелия, как оба старика-музыканта рассыпались в прах, и следов их не осталось".

Эльфы более всего любят собираться, хороводами в светлые лунные ночи на лугах и перекрестках; там, взявшись за руки, пляшут они до первых петухов, под звук какого-нибудь однообразного напева. Беда, если какой-нибудь неосторожный путник приблизится к тому месту, где они неутомимо предаются своему необузданному веселью: эльфы тотчас схватят его, заставят плясать с собой и, конечно, заморят до полусмерти; а чуть только он окажет малейшее сопротивление, так ему и в живых не бывать.

Музыку и музыкантов эльфы очень любят. Их собственная музыка состоит из одних минорных тонов и однообразно жалобна.

В Норвегии многие пастухи наигрывают разные мотивы, которые назы-вают музыкой эльфов, и говорят, что им случалось послушать их в горах.

- А то есть еще, - рассказывают они, - один танец, музыку которого мы все очень хорошо знаем, только играть боимся.

- Почему же? -спрашивают их.

- А потому, что как заиграешь, так все кругом - люди, и звери, и камни - все запляшет, да и сам не устоишь на месте и будешь до тех пор плясать, пока не догадаешься, проиграв весь танец с начала до конца, сыграть его потом с конца до начала. До тех пор все плясать будешь!

В Ирландии представляют себе музыку эльфов совершенно иной, как можно видеть из следующей очень известной легенды.

"Близ Гальтийских гор жил некогда один бедняк по имени Люсмор, который добывал себе насущный хлеб тем, что по лугам и лесам соби-рал для продажи разные лекарственные травы, в которых был большим знатоком. Худой и бледный, с большим горбом на спине, он был так безобразен, что все смотрели на него с отвращением и явно его избегали. Тяжело было ему жить!

Случилось, что однажды вечером Люсмор тащился из города домой, в свою одинокую лачужку. Настала ночь, и луна уж всплыла на небо, а он все еще шел, и далеко еще ему было до дома; наконец, еле передвигая ноги от усталости, он решился переночевать у подошвы холма Нокграфтон.

Едва только он присел на траву, как услышал позади себя тихую и приятную музыку; она походила на звук множества тоненьких голосков, которые сливались и перемешивались так, что выходил довольно стройный хор, хотя все голоса пели на свой лад, беспрестанно повторяя два слова: понедельник, вторник, понедельник, вторник, понедельник, вторник, потом смолкали на мгновение и опять повторяли то же самое. Люсмор долго прислушивался, затаив дыхание и не пропуская ни одного звука. Ему стало наконец ясно, что это поют эльфы в холме. Сначала он испугался, но потом слушал беспрестанно повторявшийся напев однообразной песни эльфов и дослушался до того, что она ему прискучила. Когда эльфы чуть не в сотый раз пропели: понедельник, вторник, Люсмор громко пропел: и среда, искусно подделавшись под мелодию всей песни.

Эльфы пришли в такой восторг от этого добавления, что захотели тотчас же видеть смертного, который так ловко подделался под голос их песни. Люсмор был вдруг подхвачен вихрем и мигом очутился внутри холма, среди эльфов, которые с любопытством смотрели на него и все по-прежнему напевали свою однообразную песню, с особенным удовольствием повторяя слова, добавленные горбуном.

Как ни была приятна Люсмору такая честь, однако же он долго не мог прийти в себя от страха, тем более, что эльфы сходились все тес нее и теснее в одну кучку, словно совещаясь о чем-то важном.
Иллюстрация из книги "Под звон мечей", 1907

Наконец из этой кучки вышел один эльф и, подойдя к Люсмору, очень ласково проговорил:

Успокойся, наш Люсмор!
Мы снимаем с этих пор
Горб с твоей спины...
Разогнись, развеселись
И на горб свой погляди -
Его пет уж назади!

Едва только эльф проговорил это, как Люсмор почувствовал себя на самом деле чрезвычайно легко и хорошо: к величайшему своему удо-вольствию увидел он, что несносный горб, словно вязанка дров, сполз на землю из-за его плеч. Он от радости подпрыгнул чуть не па аршин, стал вытягиваться, шагать большими шагами и наконец, вдвойне утом-ленный разнообразными впечатлениями этого дня, сладко заснул под музыку эльфов.

Проснувшись, он увидел себя по-прежнему у подошвы Нокграфтонского холма, но уже без горба и с ног до головы в новом платье. Можно себе представить его радость!

Прошло сколько-то времени. Слух о приключении Люсмора у эль-фов разнесся далеко во все стороны.

У одной старухи был сын, и злой, и глупый, с большим горбом на груди. Услыхав от самого Люсмора подробный рассказ о том, как и что было, старушка уговорила сына попытать счастья у эльфов.

Сын согласился; отвели его к Нокграфтонскому холму и оставили там на ночь одного. Недолго пришлось ему ждать.

- Понедельник, вторник, понедельник, вторник и среда, - разда-лось вскоре из холма, и стала по-прежнему однообразно и часто повто-ряться странная песня эльфов.

Сын старухи и не дожидался конца песни, и не заботился нимало о том, чтобы, как Люсмор, ловко подделаться под общую мелодию, а про-сто собрался с силами да и закричал во все горло:

- И четверг тоже!

Эльфы страшно разгневались на такое неуважение к их искусству и вдруг, высыпав из холма толпой, окружили немузыкального певца.

- Как смел ты испортить нашу песню! Как ты осмелился! - кричали они. Потом один из них подошел к нему и сказал от лица своих товарищей:

Мы за это отомстим,
Мы тебя накажем:
Другой гробтебе дадим
На спину навяжем,
Ну же дети поскорей;
Горб ему несите
И приставьте половчей!

Несколько самых дюжих эльфов принесли горб Люсмора, приставили его к спине испуганного сына старухи и, громко смеясь, исчезли; а горб остался на спине его, словно его крепко-накрепко прибили к ней гвоздями.

На другое утро нашли бедняка мертвым у подошвы холма с двумя горбами вместо одного".

До таких проделок эльфы большие охотники, и хотя иногда бывают в них довольно жестоки, но, вообще говоря, свои милости и немилости распределяют очень справедливо.

Несмотря па всю свою любовь к музыке, эльфы терпеть не могут колокольного звона и стали гораздо реже являться на землю с тех пор, как всюду звонят в колокола.

Грома боятся эльфы еще более, нежели колокольного звона: едва загремит он где-нибудь вдали, как тотчас же они все попрячутся под землей; точно так же невыносим для них и барабанный бой, который они постоянно смешивают с громом.

Люди во многих случаях очень искусно пользовались этой боязнью, как вид-но из следующей забавной датской легенды.

"Давно, очень давно один датский арендатор жил в большой дружбе с трольдом, холм которого находился на поле, принадлежащем арендатору. У арендатора родился сын, и захотелось ему пригласить к себе трольда на крестины, чтобы выманить от него подарок, который тот, в качестве богатого гостя, должен был сделать новорожденному.

Пригласить трольда немудрено, да что скажут на это другие гости? Нехорошо. А не пригласи его - он обидится и подарка не даст - тоже нехорошо.

Думал, думал арендатор и стал советоваться со своим работником; а тот был малый смышленый, выслушал его да и говорит:

- Я так дело устрою, что и трольда не обижу, и подарок от него выманю.

Когда настала ночь, работник взял большой мешок, подошел к хол-му трольда, постучался - тот впустил его. Он тотчас передал ему поклоны своих хозяев и от их имени просил трольда сделать им честь своим присутствием на крестинах.

- Поблагодари их от меня, - сказал сильно польщенный трольд, - да вот снеси от меня подарок новорожденному, - и стал из какого-то ящика сыпать червонцы в мешок работника. - Довольно ли? - спросил он его, отсыпав с полмешка.

- Немногие из гостей дают меньше, а многие больше, - отвечал тот. Трольд еще присыпал сколько-то и опять спросил:

- Ну довольно ли теперь?

- Да, почти все гости дают столько же, - равнодушно отвечал работник, заметив, что мешок еще не очень тяжел.

Трольд схватил свой ящик с деньгами и высыпал в мешок все, что в нем оставалось!

- Вот теперь довольно, - сказал работник, - никто не может дать столько, и многие дают гораздо меньше.

- Да кто же там у вас будет на крестинах, кроме меня? - спросил самодовольно Трольд.

- О! Полон дом всякой знати и важных особ!

- Гм! Вот как! Ну, да ведь важные особы приезжают поздно, а уезжают рано; мне, верно, хоть за печкой местечко найдется. Ну, а музыка ка-кая же там у вас будет?

- Какая музыка? Да одни барабаны.

- Барабаны!!! - воскликнул испуганный трольд. - Так уж мне у вас быть не приходится! Благодари хозяев за приглашение и скажи, что мне никак нельзя быть, потому что все мы этих несносных барабанов боимся.

Работник раскланялся и вышел из холма со своей тяжелой ношей".

Не в одних плясках да музыке проходит время эльфов: они любят заниматься ремеслами и уж за что берутся, то выполняют превосходно. Занятия, их чрезвычайно разнообразны, по словам легенд: где население занято горными работами, там оно и эльфов считает за отличнейших рудокопов; где земледелием - там эльфы являются хлебопашцами; где скотоводством - там и эльфы занимаются им успешно. Но почти везде карликов и трольдов одинаково считают искуснейшими кузнецами, которые способны ковать самую гибкую и твердую сталь либо выделывать из золота и серебра такие мелкие вещи, которые едва сможет различить человеческий глаз.

Вообще в средние века твердо верили в происхождение хороших мечей и кольчуг от карликов; много существует разных преданий о том, как они дарилилю-бимцев произведениями своих кузниц. Такие подарки всегда отличались какими-нибудь особенными свойствами. Но беда, если подарки эти бывали вынужденными: карлики, в отмщепье, всегда умели наделять их такими свойствами, что получивший их в целую жизнь свою не мог себе простить насилия, сделанного хитрому кузнецу-волшебнику. Вот что рассказывается в древней скандинавской легенде.

"Суафарлами, один из потомков Одина, был однажды на охоте. Долго бродил он по лесу и не мог попасть на след какого-нибудь зверя; наконец зашел он в такую глушь, из которой не знал как и выбраться. Направо от него был холм.

Взглянув на него, Суафарлами увидел сидевших перед холмом двух карликов; тогда, выхватив свой тяжелый меч, он стал между ними и холмом и загородил им таким образом дорогу домой.

Карлики взмолились о пощаде, предлагая ему за свою .жизнь и свободу какой угодно выкуп.

Суафарлами отпустил их только под тем условием, чтобы они выковали ему меч, который бы не давал никогда промаха, разрубал бы сталь и железо, как щепку, никогда не ржавел и постоянно приносил в битвах и поединках победу тому, в чьих руках находится.

Карлики обещали выковать такой меч и назначили день, в который Суафарлами должен был прийти за ним.

Когда он явился в назначенный день, карлики вынесли ему из холма чудный волшебный меч в серебряных ножнах, с золотой рукояткой и цепью, на которой надо было его привешивать.

- Вот тебе обещанное, - сказали они Суафарлами, - но знай, что этот меч убьет человека каждый раз, как будет обнажен, что через него совершены будут три постыднейших братоубийства, и ты сам будешь им убит.

И все так точно сбылось, как предсказывали карлики".

Кельты, сверх того, считают карликов фальшивомонетчиками, уверяют, что мешочек, который всегда бывает привязан к их поясу, постоянно полон червонцами, и уж если кому удастся овладеть таким сокровищем, тот до конца дней своих будет богат, как Крез.

В Ирландии рассказывают много легенд об одном особенном виде эльфов-лепрехауиов, которые занимаются башмачпичеством. Вот одна из таких легенд.

"Как-то очень давно один ирландский поселянин шел через двор в конюшню, чтобы задать своей лошади корм; подходит и слышит, что кто-то в конюшне песенку поет, да словно молоточком постукивает: стук, стук, стук, стук, - ну, точно как башмачники, когда башмаки тача-ют. Он послушал - пенье и постукивание не прекращаются.

"Эээ, - подумал он, - да это же, наверно, лепрехаун - кому же друго-му быть? Подкрадусь-ка я к нему потихоньку, схвачу его да отниму у не-го сумку, что он на поясе носит, - так тогда и заживем!".

Сказано - сделано: тихонько вошел поселянин в конюшню, под-крался к тому стойлу, откуда слышна была песня лепрехауна, заглянул в него и видит, что у самых ног его лошади сидит крошечный человечек в красном колпачке, с молотком в одной руке, с маленьким башмачком в другой, и преспокойно мурлычет себе под нос песенку. Поселянин ос-торожно нагнулся и ухватил лепрехауна обеими руками.

- Ну, теперь уж не уйдешь! - закричал он. - Не скупись, отдавай кошелек-то! Ну!

- Погоди, отдам, - отвечал очень спокойно лепрехаун, - дай мне только отвязать его от пояса!

Поселянин и поверил ему, расставил руки, а тот засмеялся да и пропал... Только оставил он после себя башмачок, который поселянин с горя сунул в карман и сбыл потом за сущую безделицу".

Шотландцы и датчане почитают эльфов хорошими строителями. Первые полагают, что ни построили все те сталактитовые пещеры, которыми так богаты берега и прибрежные острова Шотландии; последние приписывают им даже и постройку многих готических церквей.

Чрезвычайно замечательны шотландские предания о знаменитом архитекторе Михаэле Скотте, деяния которого так удивляли современник, что даже обратились в сказку для потомства. Он был любимцем эльфов: при их помощи воздвигал он в самое непродолжительное время то, чего другой не мог бы построить в несколько лет. Но проворство помощников было, с одной стороны, очень невыгодно для Скотта: он должен был постоянно придумывать новые труды для своих сподвижников, которые, в случае бездействия, обещались его тотчас же покинуть. Скотт задавал им беспрестанно самые тяжкие работы, но эльфы кончали их за один присест.

Наконец, он придумал для них такой труд, который их совершенно озада-чил: он велел им крутить из песка и щелока канат такой длины, чтобы по нему можно было добраться до луны. Эльфы принялись за это дело, но при самом страшном труде могли скрутить очень немного такого каната; а Михаэль Скотт обыкновенно пользовался этим и в промежутках между двумя работа-ми постоянно напоминал им об этом производстве. С тех пор, говорит предание, эльфы у ж и не думали более умничать.

У датчан также является в преданиях личность, очень похожая на Михаеля Скотта: это - знаменитый Эсберн Сиаре. Про него рассказывается следующее:

"Когда Эсберн Снаре начал строить церковь в Каллундборге, то вскоре увидел, что ему недостает самых необходимых материалов для постройки. Как быть? Дело-то спешное. Вдруг является к нему трольд и предлагает свои услуги с тем уговором, что если по окончании постройки Эсберн Снаре не угадает имени трольда, то должен будет отдать ему свои глаза и сердце. Работа стала быстро подвигаться вперед. Трольд построил церковь на тяжелых каменных столбах. Уже почти все было готово, недоставало лишь одного такого столба, а Эсберн все еще не знал имени трольда и уже очень начинал задумываться насчет своей горькой участи.

Однажды, озабоченный и печальный, гулял он по полю и, утомленный своей прогулкой, прилег у подошвы одного холма для отдыха. Тут услышал он, как внутри холма пел чей-то голос колыбельную песню, в которой он мог явственно расслышать следующие слова:

Спи спокойно, дитя
К нам вернется Хитрец,
Твой искусный отец
Сердце Эсберна Снаре и очи
Принесет на забаву нам к ночи.

Прослушав эту песню, Эсберп вскочил на ноги и побежал прямо к церкви: на сердце у него было так легко, так легко, как еще никогда, кажется, не бывало.

Прибегает к церкви и видит, что трольд несет к ней тот каменный столб, которого еще недоставало; Эсберн тотчас же назвал его по имени. Трольд пришел от этого в такую ярость, что ударил обеими ногами в землю, вместе со столбом взвился вверх и исчез. Вот почему и теперь еще недостает в той церкви одного столба".

О занятиях эльфов скотоводством знают только в Ирландии, Дании и Швейцарии. В Ирландии старики рассказывают, что не раз видели, как в светлые лунные ночи выходили из воды (реки или озера) большие, сытые белые коровы с телятами и паслись на лугах, где после того целый год не росла трава.

В Дании пастухи твердо верят в то, что эльфы пасут свой невидимый скот около холмов и очень не любят, когда этот скот мешается с людскими стадами, даже насылают за это на стада всякого рода болезни и беды. Впрочем, у пастухов есть против этого верное средство: приближаясь к холмам со стадами, они обыкновенно кричат: "Маленький трольд, могут ли мои коровы пастись около твоего холма?" Если па это не воспоследует запрещения, то можно совершенно безопасно травить луга трольда.
Иллюстрация из книги "Под звон мечей", 1907

В Швейцарии предания гораздо живописнее: там скотом эльфов почитаются легкие горные серпы, и охота за ними тем страшнее, что дерзкий смертный, осмеливающийся на нее, подвергается опасности быть сброшенным со скалы маленькими волшебными пастухами, которые жестоко гневаются на людей за их неуважение к чужой собственности. Когда кто-нибудь из бесстрашных горных охотников, поскользнувшись, падает в пропасть, поселяне, находя его тело, ни в каком случае не приписывают его смерть неосторожному прыжку, а, грустно покачивая головами, говорят: "Вот что значит за скотом эльфов гоняться!"

Феи проводят все время, свободное от пляски и пения, в том, что сидят за пряжей или тканьем. Быстрота, тонкость и красота их работы вошли в по-словицу. Их искусные руки, гласит предание, производят те плащи и ковры, одаренные всякими чудесными свойствами, те шапочки, колпачки-невидимки и тонкие сорочки, защищающие тело лучше всякой кольчуги, которыми феи часто дарят своих любимцев. Поселяне в Норвегии рассказывают, что "как идешь поутру мимо холмов, так очень часто слышишь, как феи там прядут: колесо так и поскрипывает - видно, что не застаивается, и работа идет не по-нашему".

Все феи и эльфы, без исключения, одарены способностью мгновенно являться, мгновенно исчезать и становиться невидимыми либо принимать на себя наружный вид разного рода животных или неодушевленных предметов. Первые два свойства - мгновенное появление и исчезновение - заключаются в их волшебной одежде.

Что же касается оборотничества, то оно у них, кажется, обязательное; по крайней мере, народ утверждает, что эльф не смеет никому явиться днем в своем собственном виде, если только не хочет поразить и испугать своим безобразием. Днем эльфы так же отвратительны, как кажутся, прекрасны ночью; глаза у них тогда красные и горят, как уголья, рот от уха до уха; волосы зеленые, и все лицо изрезано глубокими морщинами. Вот почему они чаще всего являются днем в виде кошек, собак, козлов или сорок. Всего полнее объясняются свойства одежды эльфов преданиями острова Рюгена, которые мы здесь и передаем.

"Один поселялин из Роденкирхена, по имени Вильде, нашел однажды, на горе, где часто плясали эльфы, крошечный стеклянный башмачок. Он быстро поднял его, сунул в карман и пустился бежать домой, крепко придерживая рукой то место, где под одеждой лежала драгоценная находка.

Вильде был малый хитрый и смышленый. Еще в детстве слыхал он от бабушки, что эльфы обыкновенно носят во время своих ночных пля-сок на земле маленькие стеклянные башмачки; что кто из них потеряет такой башмачок, тот не смеет участвовать в плясках, пока башмачок не найдется, и должен бывает своими маленькими нежными ножками хо-дить по острым камням и крупному песку; что если случалось людям находить эти башмачки, то эльфы ничего не жалели на выкуп их. Вот почему бежал Вильде во весь дух домой и крепко придерживал рукой стеклянную диковинку, побрякивавшую у него в кармане.

Ровно в полночь вышел Вильде к девяти холмам, где жили эльфы, и громко закричал:

- Я нашел стеклянный башмачок... кто его купит, кто его купит?

Едва успел он вернуться домой, как эльф, потерявший драгоценную обувь, принял на себя вид молодого купца и явился к нему в дом.

- Не продаете ли вы стеклянных башмачков? - спросил он очень учтиво. - Теперь их на всех рынках требуют, так что я их скупаю.

- Да, у меня точно есть стеклянный башмачок, да только он не про-дажный, то есть не всякий купец может его купить, и я его дешево не отдам, - равнодушно отвечал Вильде эльфу.

Тот с первого слова предложил за башмачок тысячу талеров. Вильде только усмехнулся на это.

- Да, - сказал он, - тысяча талеров - деньги большие, говаривал мой отец, только зачем мне такие большие деньги: я могу свой товар отдать дешевле - и предложил эльфу вот какое условие: "Чтобы каждый раз, как я проведу на поле борозду плугом, из этой борозды выскакивал червонец".

Эльф мялся, мялся, однако же должен был под конец согласиться, потому что Вильде твердо стоял на своем, и, дав ему слово, исчез вмес-те с башмачком. На другое же утро Вильде побежал в конюшню, запряг двух коней в плуг и выехал на поле. Что ни проведет борозду, то из нее и выскочит червонец, и так при каждой борозде; он только знай себе их подбирает да в карман складывает.

С тех пор его с пашни и согнать было невозможно. Он к своим лошадям прикупил еще лошадей восемь, холил их, ласкал, кормил овсом досыта да с раннего утра до позднего вечера только тем и занимался, что бродил из конца в конец пашни за плугом и собирал червонцы.

Ненасытная жажда к золоту усиливалась в нем с каждым часом все более и более. Днем не мог он усидеть дома: все ходил по своему золотому полю, а ночью не мог спать - все лежал на своих мешках с золотом, пересчитывая червонцы и вздрагивая при малейшем шорохе. Желая скрыть от всех свою тайну, он стал молчалив, угрюм и постоянно избегал всех сношений с людьми: не стал он ходить ни к кому и запирался даже от своих домашних.

Недолго могла крепкая натура Вильде выдержать такую ужасную жизнь, которая вся состояла из одних тревог, безотрадных трудов и жестоких нравственных мучений: в несколько месяцев он до того похудел и побледнел, что все с жалостью на него смотрели и, не зная настоящей цели его постоянного труженичества, стали считать его за сумасшедшего.

Однажды осенью, когда Вильде по обычаю своему выехал с рассветом на поле и, едва передвигая ноги, побрел по новой борозде, силы ему изменили: он упал ничком на землю и умер.

С ним умерла и тайна, сгубившая его.

Только уже спустя несколько месяцев его жена и дети открыли в дальнем углу подвала несколько ящиков, полных светлыми червонца-ми, и зажили себе припеваючи".

Но потеря стеклянного башмачка для эльфов и карликов еще не так важна, как потеря шапочки или того серебряного колокольчика, который обыкновенно бывает пришит к ней наверху: оба эти обстоятельства для них сущее горе.

"К дардесгеймским холмам карликов, - говорит одна немецкая легенда, - примыкало некогда поле, засеянное горохом, принадлежавшее кузнецу Рихтеру.

Он подметил, что около того времени, когда созревшие стручки стали всего слаще, их кто-то начал обрывать по ночам. Чтобы поймать вора, Рихтер построил себе на поле шалаш и стал день и ночь стеречь свой горох; но днем он ничего не замечал, а каждое утро видел ясно, что, несмотря на его ночную стражу, кто-то дочиста продолжал обры-вать стручки по-прежнему.

Раздосадованный своими тщетными попытками поймать вора.

Рихтер задумал обмолотить остальной горох на поле, чтобы ему хоть что-нибудь осталось от всего посева.

С рассветом на следующий день принялся он за работу, но не успел еще вымолотить и десятой доли всего поля, как при одном взмахе цепом услышал у себя под ногами какой-то странный визг. Оглядывается, всматривается и видит, что у самой ноги его лежит крошечный карлик, которому он ударом цепа разбил голову и сшиб с нее шапочку-невидимку. Рихтер хотел поднять его, тот сам быстро вскочил на ноги, пустился стремглав бежать к горам и исчез в них.

С тех пор ни одна горошина на поле кузнеца Рихтера не пропадала более".

На Рюгене рассказывают, что однажды "какой-то эльф обронил серебряный колокольчик со своей шапочки во время ночных плясок на лужайке, где обыкновенно пас овец молодой пастушок, Шлагентейфель. Сначала эльф не заметил своей потери, но потом, возвратившись в холмы, хватился колокольчика, бросался и туда, и сюда, нигде его не нашел и с горем увидел, что обронил его на поле.

Как быть?

Между эльфами положено, что если кто потеряет колокольчик с шапочки, тот не смеет заснуть ни на минуту, пока его не отыщет.

Пустился бедный эльф искать свой колокольчик на земле и для этого должен был оборачиваться то птицей, то зверем, то змеей, то принимать на себя человеческий образ, и долго, очень долго искал он по-напрасну, пока нечаянный случай не навел его на настоящую дорогу.

Колокольчик поднят был Шлагентейфелем, которому на следующий же день хозяин велел пасти свои стада на другом поле, далеко от первого; вот почему и не мог так долго бедный эльф напасть на след потерянной вещи. Раз случилось ему в виде маленькой птички лететь через новое пастбище Шлагентейфеля, и, прислушиваясь к веселому побрякиванию колокольчиков на шее волов и овец, щипавших на поле травку, эльф вспомнил про свой колокольчик и жалобно запел:

Серенький козельчик,
Беленький барашек!
Будь мой колокольчик
Да на вашей шее,
Был бы я спокоен,
Были б вы богаты!

Пастушок услыхал эту песенку, глянул наверх и увидел диковинную пеструю птичку, которая вилась над стадом и все так же жалобно напевала. "Что за странность! Какая птица удивительная, невиданная! Говорит совершенно как человек! - подумал пастушок. - Да и что она такое поет про колокольчики, - прибавил он вслух, - сулит моим овцам богатство за то, что у них на шее простые медные колокольчики; а у меня вот и серебряный есть, да она мне ничего не говорит".

Он при этом вынул из кармана маленький колокольчик, поднятый им на поле, и зазвонил. Птичка наверху все это видела и слышала, вдруг взмахнула крылышками и исчезла.

Эльф за первым же деревом сбросил с себя пестрые птичьи перья, оборотился дряхлой старушонкой, закутанной в лохмотья, которая, прихрамывая и опираясь на клюку, побрела через поле прямо к пастушку. Сначала завела она с ним посторонний разговор, но потом, как будто только что заметив в руках его колокольчик, воскликнула с самым неподдельным изумлением:

- Ах, какая диковинная вещица! Да я такой маленькой и хорошенькой отродясь не видывала! Ты не продашь ли ее, мой милый? Я бы ее своему внучонку отнесла!

- Нет, я этого колокольчика ни за что не отдам и не продам, - резко отвечал ей пастух, - такого другого в целом свете не найдешь: ты посмотрика, каков его звон! Да мне стоит только позвонить им, чтобы все мое стадо побежало куда мне угодно! Нет, ни за что!

Старуха попробовала соблазнить его деньгами, предлагала три талера, потом десять червонных, но пастушок и слышать не хотел. Тогда старуха решилась повести дело иначе.

- Послушай, дружок, - сказала она, - отдай мне колокольчик, поверь, что я могу сделать тебя за такую услугу счастливейшим из людей!

Вот тебя моя клюка вместо посоха. Я отдаю ее тебе за колокольчик. По-ка ты будешь пасти стада этим посошком, они будут у тебя быстро плодиться и множиться, и станешь ты сам в короткое время богат, потому что твои бараны будут жиреть всегда четырьмя неделями ранее, чем бараны других пастухов, и на каждой твоей овце всегда будет шерсти двумя фунтами более, чем на других овцах.

Пастушок тут увидел, с кем имеет дело, обрадовался предложению эльфа, ударил с ним по рукам и, получив клюку, отдал колокольчик старухе, которая тотчас с ним исчезла.

А пастушок, благодаря волшебному посоху, действительно, стал вдруг так счастлив, что быстро разбогател, купил себе большие стада, поместья, а впоследствии даже и баронство".

Вот как дорого ценят эльфы свою волшебную одежду и как щедро выкупают ее от счастливых смертных, которым она попадается в руки!

Очень часто эльфы делают добро людям совершенно бескорыстно, точно так же, как и наказывают порок из одной любви к справедливости. Очень часто помогали они разным беднякам деньгами, от которых те богатели, но которые в руках притеснявшего их обращались в уголья или в мучные лепешки; еще чаще награждали они детей за любовь к родителям (чудесным образом спасет сыновей из плена или избавляя дочерей от власти какого-нибудь чудовища), слуг - за верность господам и чистоплотность.

Доброе сердце эльфов еще более выражается в их постоянном покровительстве детям: они их охраняют от опасности, облегчают их работы, кладут па дороге их в лесу или в поле вязанки хвороста или дров и кузовки ягод, кормят их своими волшебными кушаньями, которыми мгновенно залечивают болезни их родителей.

Но при всей свой доброте они чрезвычайно мстительны и злопамятны. Беда огорчить их чем-нибудь! Ни одной обиды не оставляют они без возмездия. Они гневаются даже на то, если люди изъявляют неготовность услужить им или невольно делают им что-нибудь неприятное. В руках эльфов много разных средств вредить людям: они то насылают какие-нибудь накожные болезни, то спутывают волосы в такой плотный комок, что их нельзя бывает расчесать никаким гребнем, то в виде блудящих огоньков зажигают крышу дома, то отгоняют стада, то издали поражают людей своими стрелами (elf-bolt, elf-arrow).

Последнее мщение - самое ужасное, потому что маленькие, зубчатые стрелки эльфов, попадая в человека или в животное, приносят с собой мгновенную смерть, против которой нет решительно никакого спасения.

Только самые искусные знахари умеют отыскать рану, сделанную этим волшебным орудием, и даже вытащить его из рапы; но подобные случаи, по рассказам людей старых и опытных, "теперь никогда уже более не повторяются, потому что перевелись искусные знахари, хоть в старину бывали и нередки". Чрезвычайно замечательна одна датская легенда, рассказывающая о том, как тролъд хотел отомстить людям за постройку церкви на его холме.

"Какой-то трольд поселился однажды в высоком холме близ дерев-ни Кунд. Окрестные жители задумали строить церковь и не могли для нее избрать места лучше трольдова холма; построили церковь, вывели возле нее колокольню и окружили все тяжелой каменной оградой. Стали в эту церковь стекаться со всех окрестностей благочестивые прихожане и перед началом каждой службы и при конце ее звонить в церковные колокола. Не стало бедному трольду житья от колокольного звона: как он ни прятался под землей, везде гул достигал его ушей и беспокоил его под сводами подземных хором.

Наконец трольд не вытерпел и решился переселиться куда-нибудь подальше, но дал себе слово во что бы то ни стало отомстить окрестным жителям за то беспокойство, которое они ему причинили.

Случилось как-то одному из жителей деревни Кунд идти по дороге из города в свою деревню. Трольд, приняв на себя вид купца, повстречался ему, очень вежливо раскланялся с ним и спросил самым вкрадчи-вым голосом:

- Вы, кажется, идете в деревню Кунд?

- Да, - отвечал поселянин, - я из тамошних жителей.

- Так передайте, пожалуйста, вот это письмецо пономарю; вы меня очень обяжете, если даже и не зайдете к нему, а перебросите письмо через стену ограды. Мы с ним всегда так переписываемся.

- С удовольствием, - отвечал поселянин, сунул письмо в карман, распрощался с незнакомцем и пошел своей дорогой.

Проходя мимо церкви, он совершенно позабыл о поручении трольда и вспомнил о письме только тогда, когда поравнялся с той лощиной, в которой теперь находится озеро Тиис (а прежде там не было ни капли воды).

Вспомнив о письме, поселянин присел на траву, вынул его из карма-на и подумал: "Дайка я взгляну, что такое к пономарю пишется". Но едва успел он надломить печать, как из нее стала капать вода, сначала по-немногу, потом все сильнее и сильнее; поселянин бросил письмо на землю: оно вздулось, лопнуло и вода хлынула из него бурным потоком, потому что злой карлик запечатал в письме целое озеро.

Испуганный поселянин едва успел спастись от волн, которые яростно устремились во все стороны и быстро затопили окрестность. Явно, что трольд хотел этим наводнением разрушить новопостроенную церковь, но, по воле Божией, письмо было брошено не в ограду, а среди глубокой лощины, которая и занята теперь озером Тиис".

У всех эльфов есть один особенно неприятный порок: это их страсть к воровству. Еще пускай бы забавлялись они тем, что обирали бы поля с горохом да опоражняли бочки с пивом, либо, забравшись в погреб, вытягивали через соломинку дорогие старые вина!

Но нет - они не довольствуются этим, их воровство принимает обыкновенно гораздо более важный и вредный характер: они постоянно стараются уводить в холмы невест тотчас после венца и уносить новорожденных детей до крещения. На место похищенных малюток кладут они в колыбели каких-то своих уродцев, которые мучают всех окружающих несносным криком, злостью и капризами.

Эти черты характера эльфов особенно возбуждали против эльфов негодование людей, и много существует разных легенд о подобных проделках жителей холмов. Все подобные легенды, равно как и поверья, послужившие им основанием, очень древни и так сильно укоренились, что до сих пор поселяне в Швеции и Норвегии очень неприязненно смотрят на хромых, горбатых и болезненных детей, называя их обыкновенно подкидышами эльфов.

У людей, конечно, и против этого порока, общего всем эльфам, есть опять таки вернейшие средства, вынуждающие обыкновенно эльфов к непосредственному возвращению похищенного ребенка, причем подкидыш с визгом и вихрем уносится обыкновенно в трубу или вылетает в открытое окно.

"Близ озера Тиис (о происхождении которого мы сейчас говорили) жили-были муж да жена. Эльфы унесли у них ребенка, которого крестины были замедлены какими-то домашними хлопотами, и подсунули им вместо него своего собственного ребенка (подкидыша). Этот безобразный, худой и, по-видимому, хилый ребенок страшно мучил и отца, и мать; пока кто-нибудь был в комнате, он целый день ревел и метался в люльке, а чуть только все из комнаты выходили, как он выскакивал из люльки на пол, начинал карабкаться на стены, подпрыгивать и приплясывать: ел он за четверых и никогда, кажется, не бывал сыт.

Родители вскоре порешили, что это непременно должен быть подкидыш, и положили от него избавиться во что бы то ни стало. По совету опытной знахарки, мать вот как принялась за дело. Взяла поросенка, зарезала его и запекла в пудинг вместе со щетиной, шкурой, копытами и головой.

Когда мнимый ребенок попросил у нее есть, она тотчас же подала ему это странное кушанье. Тот принялся за него со своей обычной жадностью, но, пожевав несколько минут, призадумался, с изумлением поглядел на пудинг и вдруг заговорил:

- Вот странность! Подают мне кушанье со шкурой и щетиной, с копытами, с глазами! Ха! Ха! Ха! Да я уж сколько живу на свете! Уже ведь три раза видел, как около озера Тиис вырастал молодой лес, но о таких кушаньях и не слыхивал!

При этом он выскочил из люльки и исчез; а эльфы вернули догадли-вым родителям их настоящего ребенка".

"У одной матери в Ирландии эльфы также унесли ребенка; по крайней мере, она не могла иначе, как подкидыванием, объяснить себе то, что ее здоровый, краснощекий малютка в одну ночь побледнел, похудел и изменился в лице и в характере: прежде тихий и ласковый, он теперь постоянно плакал, кричал и капризничал.
Т. Киттсльсен. Подменыш, 1887

Бедная мать стала просить помощи у разных умных и опытных людей. Одни советовали ей прямо выбросить ребенка в глубокий снег, другие - схватить его за нос калеными щипцами, третьи - оставить его на ночь при большой дороге, чтобы тем возбудить в эльфах сострадание к их собрату, а следовательно, и принудить к возвращению настоящего малютки.

Мать решительно не могла согласиться с ними, потому что ее тре-вожила мысль; "А что если это не подкидыш, а действительно мой ребенок, только испорченный чьим-нибудь дурным глазом?"

Наконец, одна старушка над ней сжалилась и сказала:

- Прежде всего нужно узнать наверное, подкидыш ли это или нет. А чтобы это узнать, возьми ты полдесятка яиц, разбей их скорлупу на половинки, положи перед ребенком па очаг и налей в них воды. Что из этого выйдет, сама увидишь. Только смотри, приготовь заранее кале-ные щипцы, чтобы хорошенько пугнуть эльфа, если ребенок окажется подкидышем.

Мать приняла совет старухи и тотчас по приходе домой, положила в печь щипцы калиться и стала разбивать яйца перед очагом. Увидев это, ребенок вдруг приподнялся, смолк и стал внимательно глядеть на мать.

Когда же она разложила на очаге яичные скорлупки и налила их водой, ребенок вдруг обратился к ней и сказал (хотя двухмесячные дети не говорят вообще ни слова):

- Что это ты, мать, делаешь?

Мать невольно вздрогнула, услышав это, но отвечала как можно равнодушнее:

- Ты, я думаю, сам видишь, что я делаю: воду кипячу.

- Как? - продолжал мнимый ребенок с возрастающим удивлением. - В яичных скорлупах кипятишь воду?

- Ну, да, - отвечала мать, заглядывая в печь, чтобы видеть, готовы ли щипцы.

- Да помилуй, - закричал эльф, всплеснув руками, - я вот уже 1500 лет живу на свете, а никогда еще ничего подобного не видывал!

Тут мать выхватила из печки раскалившиеся докрасна щипцы и с яростью бросилась на подкидыша, но тот быстро выскочил из колыбели, прыгнул к печке и вылетел в трубу.

Когда же мать подбежала к колыбели с раскаленными щипцами, они у нее вдруг выпали из рук: в постельке, на месте безобразного эльфа, лежал ее драгоценный малютка, подложив одну ручонку под голову, а другую крепко прижимая к своей грудке, которая слегка подымалась легкими и мерным дыханием. Кто передаст радость матери?"

Несмотря на свою власть и силу, эльфы очень часто нуждаются в помощи людей и должны бывают обыкновенно прибегать к ней в следующих трех случаях.

Во-первых, они очень часто просят у людей взаймы хлеба, извиняясь тем, что их хлеб еще не вышел из печи, а дети голодны, есть просят, причем они действительно через два-три часа всегда отплачивали за хлеб, данный им, свежим, теплым и ароматным печением.

Во-вторых, весьма часто нанимают они у людей залы и другие комнаты на ночь, прося позволения играть в них свадьбу, за что всегда щедро награждают хозяев своих подарками.

2

часть 2я

В-третьих, они должны бывают всегда призывать людей, когда хотят решить какой-нибудь спор или собираются делить общее сокровище. Люди в последнем случае часто бывали очень несправедливы к эльфам да нередко обманывали их и во всем остальном; заботясь только о своей выгоде, они не обращали никакого внимания на выгоды жителей холмов, не держали данных обещаний и наконец возбудили в них такую ненависть к себе, что те совер-шенно отказались от сношений с людьми, перестали помогать им в нужде и труде и во многих местах покинули даже свой кров и выселились в другие места, где ожидали встретить в людях более справедливости и внушить им к себе более уважения.

Легенд, рассказывающих о подобных переселениях, удивительно много, и век они описывают их почти с одинаковыми подробностями.

В одном месте задумали карлики покинуть страну своих дедов и переселиться далее на юг. Жители этой местности, зная, как много они через это теряют, решили, что каждый карлик должен будет положить по червонцу в большую бочку, поставленную при дороге, и, действительно, на другое утро после переселения карликов нашли, что бочка была полнехонька старыми золотыми монетами.

В другом месте хитрые жители также ставят на дороге эльфов-переселенцев ящик, в который каждый из них обязан влагать посильную дань, и в то же время некоторые из жителей прячутся под мост, чтобы подслушивать и подсматривать за эльфами; целую ночь напролет они слышат, как по мосту, над головами их, проходят толпы мирных соседей, и рассказывают потом, что шум их шагов очень походил па топот стада баранов.

"Однажды, вечером, - рассказывает шведская легенда, - пришел на берег Зунда какой-то странный человек и нанял все перевозчичьи лодки на ночь для перевозки каких-то тяжестей за море. Целую ночь плавали лодки от одного берега к другому, и хотя лодочники ничего не могли видеть на них в темноте, однако же замечали, что лодки сидят в воде очень глубоко, из чего можно было заключить, что нагружено было на них что-то тяжелое. Под утро получили они от странного незна-комца щедрую награду за свои ночные труды и осмелились спросить его:

- Что мы перевозили нынешнюю ночь?

Незнакомец не отвечал на вопрос их и пошел прочь от берега. Тогда самый смышленый из перевозчиков сошел на берег, взял горсть земли под своей правой ногой, бросил ее в шапку и тотчас увидел, что и берег, и далекие холмы, и вся окрестность были покрыты бесчислен-ными толпами крошечных троллей в серых плащах и красных колпачках".

Из всех подобных легенд всего полнее и характернее гессенская.

"На берегах Швальмы, близ Уттергаузена, лежит гора Дозен; у самого берега видны в ней два отверстия, служившие прежде входами в подземные хоромы добрых людей. Когда еще жив был Тоби, дед одного тамошнего поселянина, к этому Тоби часто прихаживал эльф, который жил с ним в большой дружбе. Однажды, когда Тоби жал на поле рожь, к нему подошел этот эльф и сказал:

- Не возьмешься ли ты на следующую ночь за хорошую оплату перевозить тяжести через речной брод? Тоби согласился и тотчас лее получил от эльфа мешок пшеницы в задаток. Около полуночи запряг он четверку лошадей в свою телегу и выехал к горе Дозен, куда эльф велел ему приехать. Тогда начал эльф таскать из двух отверстий в горе и накладывать на телегу Тоби какие-то невидимые тяжести, которые должно было перевозить на противоположный берег Швальмы. Так ездил Тоби взад и вперед от полуночи до четвертого часа утра, пока наконец лошади не выбились из сил. Тогда эльф сказал ему:

- Ну, будет теперь! Теперь посмотри, что ты такое перевез. - Он обернул поселянина лицом к речке, потом велел ему взглянуть через правое плечо, и тот увидел, что все поле перед глазами его покрыто бесчисленным множеством маленьких человечков. Прощаясь с ним, эльф сказал: - Тысячи лет жили мы в вашей горе; но теперь наше время уже миновало: мы должны от вас переселиться в другую страну, а в горе оставляем мы вам столько денег, что на весь ваш округ будет их вдоволь.

Потом навалил ему полную телегу золота и исчез. Тоби с большим трудом довез это золото домой и разбогател, а эльфы с той поры совершенно исчезли из окрестности Уттергаузена.

На вершине горы Дозен есть площадка, на ней не растет ни одна травка: это место, по мнению окрестных жителей, заколдовано эльфами, которые некогда там собирались и плясали. Рассказывают еще, будто через каждые семь лет показывается над ним большое синеватое пламя.

- Оно горит над кладом, который оставлен нам прежними нашими соседями, эльфами, - прибавляют обыкновенно наивные рассказчики, - однако же, сколько ни рылись в горе Дозен, до сих пор не отыскали в ней никакого клада".

Теперь поговорим о весьма важных представителях невидимого мира эльфов и фей - о водяных и домовых.

Последние так близки к людям, каждая малейшая подробность ежедневной жизни поселянина так тесно связана с их произволом, что у всех германских и кельтских племен очень много преданий о них. Все такие предания отличаются удивительно веселым, светлым оттенком, и весьма часто проглядывает в них даже едкая насмешка над добродушием или детскими уловками близкого соседа - домового эльфа.

Напротив, все легенды о водяных проникнуты каким-то страхом и таинственностью, какими-то особенно резкими чертами свирепости, в которых слишком ясно выражается обычный и невольный трепет человека перед сокрушительным могуществом такой стихии, как вода.

Мрачных преданий о водяных эльфах, конечно, больше там, где меньше воды, но и самые бесстрашные моряки и рыболовы, которые проводят всю свою жизнь па воде или в непосредственной близости к пей, и те тоже верят в силу водяных и в возможность умилостивлять их разными обрядами, напоминающими древние языческие жертвоприношении. Так, например, норвежские рыболовы утверждают, что морского человека всего лучше умилостивить металлами, и потому ни один из них не забывает, пускаясь на легком челноке в открытое море, воткнуть в дно своего судна нож или всадить гвоздь в один из стеблей прибрежного тростника. В других местах бросают в воду хлеб и деньги.

Во многих странах водяные эльфы известны под общим названием никсов (nix для муокского и пiхе для, женского пола), которое в иных местах растягивается в никель, пикельхеи, в других, напротив, сокращается в ник, нек. Однако же в Швеции водяного эльфа, живущего в реках, называют речным человеком (stromkarl), а в Норвегии эльфы, обитающие в водопадах, известны под названием водопадных духов (fosegrim). Нике, олицетворяющий собой мужской пол водяных эльфов, гораздо менее известен в народных преданиях, чем никса, водяная фея, (тень близкая к нашей русалке.

Относительно наружности водяных эльфов не все предания согласны между собой: по одним, пике является маленьким, длиннобородым стариком, с зелеными волосами и зубами, чаще же всего представляется, как и прочие эльфы, ребенком в маленькой красной шапочке с золотистыми кудрями по плечам.

Эстонцы рассказывают, что одна девушка повстречала на прибрежной лужайке прекрасного ребенка, который остановил ее и заставил чесать себе голову. Та повиновалась ему, ион, преспокойно расположившись на коленях ее, стал засыпать. Одна прохожая подошла к девушке и, взглянув на ребенка, который с полуоткрытым ртом дремал у нее па коленях, сказала:

- Что ты делаешь? Да разве ты не видишь, что это никс? Посмотрика на его зеленые зубы!

Чуть только она произнесла это, как испуганный пике стрелой бросился к воде и в одно мгновение исчез в ней.

Наружность и костюм пиксы, известны нам гораздо лучше: она везде описывается такой же прекрасной девой, как и паши русалки, с такими же длинными, густыми, зелеными волосами, которыми она стыдливо прикрывается, показываясь на поверхности воды. Кельты утверждают, что морские девы постоянно носят па голове шапочку и выходят на берег не иначе, как в широких и легких белых одеждах, которые стелются живописными складками по их прекрасному телу.

По рассказам моряков и рыболовов, чаще всего случается видеть этих морских дев па море при блеске утренних лучей солнца, когда легкий туман еще лежит над водами. Они тогда обыкновенно являются сидящими па волнах или па прибрежных скалах и золотым гребешком расчесывают свои чудные волосы, либо гонят белоснежные стада свои к крутым берегам мелких островков. Являются они иногда и на берегу, темной осенней ночью, когда резкий и холодный северный ветер насквозь пронизывает холодом, и рыбаки, разложив огни, собираются около них греться, тогда и никса незаметно выходит из воды, бледная, дрожащая от холода, подкрадывается к кострам и садится у одного из них, как можно крепче кутаясь в свои мокрые и прозрачные одежды. Но рыбаки очень не жалуют посещений ее в эту пору, она тогда не предвещает ничего доброго: либо страшную бурю, либо утопленника, либо продолжительный неуспех ловли.

Впрочем, о водяных эльфах, так же, как и о трольдах, говорят, будто они весьма редко осмеливаются являться в образе человека, а чаще всего принимают вид лошади. Оборотившись красивым конем, пике бродит вечером по берегам рек и озер, прельщая собой взор неопытного и жадного прохожего; но если тот соблазнится красотой и грациозными гарцеваниями коварного оборотня и, ухватившись за гриву, вскочит на пего, заранее восхищаясь мыслью о таком легком и дешевом приобретении, то конь из смирного и ласкового вдруг сделается неукротимо бешеным, не даст седоку опомниться от изумления и испуга, понесется к воде и, бросившись в нее с размаха, мгновенно исчезнет в волнах, увлекая с собой несчастного седока в свое подводное царство.

Но человек, так естественно изобразивший в этом, страшном поверье ничтожество сил своих перед могучей стихией, рядом с ним создал множество легенд, в которых точно хотел высказать: при умении и ловкости можно даже побороться и со стихией. Действительно, всюду, где существует предание о ииксе-коне, существуют и рассказы о людях ловких и сметливых, которые умели с ним сладить и даже наказать его за хитрость долгой и тяжелой службой себе. Таких рассказов особенно много в Шотландии и Германии.

Они, однако оке, совершенно неизвестны па морских берегах и у всего кельто-германского населения Шетландских, Оркадских и Гебридских островов. Там полагают, что водяные эльфы и феи являются на поверхности воды не иначе, как в виде тюленей. К этому прибавляют еще, что каждому из них да-ется тюленья шкура (как рюгеиским тролъдам - стеклянный башмачок) одна на все время существования, и кто из них утратит эту драгоценную шкуру во время своего пребывания на суше, тот уже должен оставаться постоянно на землей обречь себя на вечную разлуку с подводным царством.

Это поверье, конечно, послужило канвой многих легенд, из которых мы и передадим весьма любопытную, записанную доктором Гиббертом на Шетландских островах.

"Несколько рыбаков приехали однажды с берега на мель, отстоявшую от него мили на две, для ловли тюленей, которые очень любили выходить на эту мель греться. Ловля шла у них очень счастливо: им удалось многих оглушить и содрать с них шкуру вместе с жиром. Ободранные тела их побросали в кучу и стали складывать добычу в шлюпку, собираясь возвратиться домой. Но едва успели они все уложить и изготовиться к отъезду, как поднялась ужасная буря - все небо заволокло тяжелыми, свинцового цвета тучами, и море закипело, как в котле, от порывов резкого и внезапно налетевшего ветра. Все бросились разом к лодке и так поспешили отчалить, что и не заметили, как один молодой рыбак, не успев вскочить в лодку среди общей суматохи, остался на мели. Напрасно кричал несчастный и умолял о помощи: шум волн, яростно разбивавшихся о мель, и голос бури покрывали слабый голос человека. Его товарищи вспомнили о нем уже на половине пути, когда не было никакой возможности вернуться и причалить к мели, окруженной широким седым прибоем - они должны были оставить несчастного на произвол судьбы.

Наступила темная и бурная ночь. Бедный рыбак в отчаянии и ужасе прижался спиной к одному из разбросанных по мели камней и молча ожидал последней минуты, когда одна из седых и громадных волн прибоя должна была смыть его, как соломинку. Вдруг видит он, что многие из тюленей, ускользнувших от ловцов, медленно приплывают к мели, взбираются на нее, потом скидывают свои тюленьи шкуры и являются в виде водяных эльфов и фей. Прежде всего (они сначала вовсе и не приметили несчастного рыбака) они подошли к ободранным и безжизненным трупам своих товарищей и оживили их, так что те через несколько времени явились опять в своем прежнем виде жителями подводного царства. Среди завываний ветра и грозного рева волн они стали громким плачем и воплями выражать свою печаль об утрате шкур, из-за которой они навсегда должны были разлучиться со своей родиной. Больше всех горевала одна из водяных фей о своем молодом сыне, с которым должна была разлучить ее потеря необходимой верх-ней одежды. Но их вопли в одно мгновенье прекратились, когда они за-метили молодого рыбака, который с отчаянием во взоре и дрожа всем телом посматривал то на них, то на волны, уже начавшие заливать мель. Фея, плакавшая по своем сыне, тотчас подошла к нему и ласково проговорила:

- Если ты обещаешь мне добыть шкуру моего сына у своих товарищей и бросить ее в море, так я берусь на своей спине доставить тебя на берег.

Несчастный, которому так внезапно блеснул луч надежды, конечно, тотчас же согласился на ее условие, а фея обернулась тюленем и подставила ему свою спину. Рыбак уселся на нее верхом, крепко-на-крепко обхватил ее своими дрожащими руками и зажмурил глаза, когда та храбро и бесстрашно бросилась в пенистые волны. На несколько минут и вопли оставшихся на мели водяных, и голос вторившей им бури, и плеск окружавшей его пучины слились в ушах его в один ужасаю-щий гул, и вдруг очутился он на берегу. Едва ступил он на родной берег, как пустился бежать к своей деревне, куда его товарищи снесли все шкуры, и, выбрав из них шкуру молодого водяного эльфа, бросил ее в воду, после чего и буря скоро приутихла".

Примечательно, что исландцы почитают тюленей потомками того фа-раонова войска, которое некогда, по словам Библии, поглощено было волнами Чермиого моря, когда захотело преследовать израильтян по пути, указанному им в пучине самим Богом.

Представление парода в легендах о подводном царстве замечательно: вода служит только верхним покровом, крышей такого же точно пространства, как и поверхность земли; такой же точно крышей, как мы видели, является в отношении к подземному царству тролг,дов сама поверхность земли.

"На юго-западе Ирландии есть одно небольшое озеро, которое ок-рестные жители назвали волшебным потому, что сколько ни тонуло в нем людей, никогда тела утопленников не отыскивались. О нем ходила в народе страшная молва: иные утверждали, что в темную ночь мрач-ный цвет его вод изменялся в огненный; другие, что сами видели, как воздушно легкие тени скользили в сумерки по его поверхности...

На берегу этого таинственного озера жил некогда молодой фермер Родерик Китинг, который собирался жениться на одной из прелестнейших девушек своего околотка.

Возвращаясь из Лимрика, куда он ходил покупать обручальные кольца, пришлось ему на берегу озера повстречать двух своих приятелей, и он среди разговора стал им показывать свою покупку. Те рассматривали кольца, взвешивали их на ладонях, хвалили отделку их, и в то время, как Родерик собирался из рук своих приятелей переложить кольца в боковой карман, одно из них вдруг выскользнуло у него из рук, покатилось по крутому берегу к воде и упало в озеро. Родерик посмотрел ему вслед, печально развел руками и понурил голову: не кольца ему было жалко, хоть оно и стоило целые полгинеи, а боялся он того, что примета-то была уж очень нехороша.

Его приятели стали над ним подтрунивать, думая этим сто несколь-ко рассеять; но он не слушал их, а все только упрашивал достать со дна озера то кольцо, за что обещал щедро наградить доставшего. Но те ни за что не решались опуститься на дно страшного озера, о котором еще в детстве пришлось им от нянек наслышаться всяких рассказов такого содержания, что и теперь еще мороз по коже подирал.

- Ну уж если вы не хотите опускаться за кольцом, когда я предлагаю вам такую славную награду, мне остается одно, идти назад в Лимрик и купить другое кольцо!

- Постой, постой, - сказал, подходя к нему в эту минуту, один бедняк по имени Паддин. Он всем был в округе известен своим тихим и кротким нравом, своей услужливостью и странными привычками, потому что все время проводил в переходах с одного места на другое и ни-когда более двух дней нигде не мог усидеть.

- Постой, Родерик Китинг! Если ты обещаешь и мне такую же награду, как им, так я берусь достать тебе кольцо, хоть бы оно упало на дно самого глубокого омута во всем.

Китинг принял его предложение с восторгом, и Паддин, не говоря более ни слова, быстро разделся и бросился в воду. Долго ли и глубоко ли он нырял, сказать трудно; но только он опускался, опускался, и - вдруг очутился на суше. Едва опомнившись от изумления, он стал оглядываться во все стороны и увидел такое же небо, такой же свет, такую же зелень кругом себя, как и на земле. Перед ним на огромное пространство раскидывался великолепнейший сад, с тенистыми аллеями, извилистыми дорожками, с прозрачными ручейками, широкими, изумрудно-зе-леными лужайками. На самой середине сада стоял большой, богато убранный дворец, к которому отовсюду вело множество стройных и красивых лестниц.

Паддин вошел в сад и направился к дому по аллее. На боковых дорожках увидел он молодых поселян, которые сгребали в стога душистое сено и укатывали дорожки, преспокойно мурлыча себе под нос песенку. И каково же было его удивление, когда между ними узнал он несколько своих старых знакомцев, которые в последние годы потону-ли в озере! Это его так испугало, что он едва-едва дотащился до дома и, дрожа всем телом, стал подниматься на лестницу.

Входит в двери и видит, что среди великолепной залы сидит на вы-соком стуле толстая-претолстая водяная фея с глазами в доброе лукошко и вздутыми губами, из-под которых выглядывали два ряда больших и длинных зубов.

- Здравствуй, Паддин! Зачем к нам пожаловал? - проревела густым басом толстая фея.

- Да я сюда за кольцом Родерика Китинга явился, нельзя ли будет мне получить его? - проговорил Паддин, собравшись с духом.

- Вот что? Ну, уж так и быть, вот оно, - сказала фея, подавая кольцо Паддину.

- Спасибо! А скажи-ка мне, добрая и милая фея, как бы мне отсюда выбраться, чтобы опять на землю попасть?

- На землю? Так, значит, ты не затем явился, чтобы на мне жениться?! - гневно закричала фея, тяжело спрыгивая со стула и подбегая к Паддину. - Если так, я сумею тебя принудить...

- Да погоди, - сказал он в ответ ей, старясь выразить в голосе сколько возможно более равнодушия и желая поправить свою излишнюю поспешность, - прежде выслушай меня. Я, конечно, женюсь на тебе очень охотно, но ведь, согласись, нельзя же мне оставить у себя чужое кольцо, да притом еще заставить всех о себе беспокоиться. Ну, снесу кольцо, вернусь и женюсь на тебе.

- Пожалуй, ты прав. Ступай же вот этой дорогой до ворот и возвращайся скорее.

Паддин даже и не дослушал ее последних слов, добежал до ворот, открыл их и вдруг снова очутился в воде. Он стал подниматься вверх, поспешно разводя руками и ногами, - и как же изумились ожидавшие его молодые люди, когда после долгого пребывания под водой он вы-плыл на противоположном конце озера!"

У немцев существует сказка, весьма сходная с этой легендой и замечатель-ная по своим подробностям.

"У одной вдовы было две дочери; одна из них была хороша собой и прилежна, другая - дурна лицом и ленива. Но она больше любила дурную, потому что та была ее собственной дочерью, чем красивую падчерицу, на которой лежала вся черная работа в доме. Бедная девушка эта должна была каждый день садиться на большой дороге у ручья и так много прясть, что кровь выступала у нее из-под ногтей.

Вот случилось однажды, что все веретено было у нее в крови; она наклонилась к воде, чтобы обмыть его, а оно выскочило у нее из рук и упало на дно глубокого ручья. Бедняжка заплакала, побежала к мачехе и рассказала ей про свою беду.

Та разбранила ее и закричала:

- Сама уронила, сама и достань, а до тех пор мне и на глаза не показывайся!

Девушка со слезами пошла опять к ручью, да с отчаяния и бросилась в него доставать свое веретено. Тут впала она в забытье, и когда очнулась и снова пришла в себя, то увидела, что лежит на прекрасной лужайке, усеянной множеством чудных цветов и ярко освещенной солнцем.

Пошла она по этой лужайке и дошла до печки, в которой много, много насажано было хлебов. Хлебы закричали ей:

- Вынь нас, девушка, вынь поскорей, не то сгорим: мы уж давно испеклись.

Она подошла и все хлебы из печи повынимала. Потом пошла она да-лее и дошла до яблони, на которой было много, много яблок. Яблоня сказала ей:

- Потряси меня, девушка, потряси скорей: яблоки на мне уже давно поспели. Оно подошла к дереву, обтрясла все яблоки и сложили их в кучку.

Наконец, пришла она к избушке и в окне ее увидела старуху с такими большими и длинными зубами, что испугалась и хотела уже бежать от нее, когда та обратилась к ней и ласково сказала:

- Чего ты, милая, испугалась? Останься у меня: ведь если ты будешь хорошо у меня в доме работать, так тебе здесь будет хорошо. Только ты главнее всего должна тщательно взбивать мою перину, когда будешь стелить постель, - так, чтобы перья летели во все стороны, потому что от этого на земле снег идет. Зовут меня старуха Холле.

Девушка согласилась остаться у нее и поступила к ней в услужение. Она верно служила своей госпоже, угождала ей во всем и зато уж ни разу не слыхала от нее дурного слова, а всякого кушанья, питья и лакомств получала от нее вдоволь.

Как ни было ей хорошо жить у старухи, однако же вскоре захоте-лось вернуться домой и повидаться со своими. Она сказала старухе:

- Меня одолела тоска по своим домашним, и хоть мне у тебя хоро-шо, однако же я чувствую, что не в силах жить вдали от своих близких.

Старуха похвалила ее за привязанность и прибавила:

- Ты мне служила верно, а потому я и хочу наградить тебя по заслугам.

- Тут взяла она ее за руку и подвела под большие ворота: едва только подошла она под их свод, как на нее пролился обильный золотой дождь, и все золото к ней пристало и покрыло ее с головы до ног.

- Это тебе на память от меня за прилежание твое, да вот, кстати, захвати и веретено свое, что в ручей-то упало.

После того ворота захлопнулись, и девушка очутилась на земле, не вдалеке от дома своей мачехи, которая на этот раз приняла ее ласково, потому что видела, какое она несла с собой богатство".

В сказках и легендах водяные феи описываются различно: то коварными и злыми, то добрыми и справедливыми, как в вышеприведенных двух легендах. Вообще говоря, они, кажется, так же капризны и раздражительны, как и все уже известные нам существа невидимого мира. Часто их уловки и шутки бывают очень грубы и жестоки; часто приходится и людям дорого платить за у слуги, оказанные им водяными (реями, как рассказывает одна немецкая сказка, которую мы заимствуем из собрания братьев Гримм.

"Жил был некогда мельник, который вдруг так стал беднеть, что на-конец едва-едва мог содержать свою мельницу.

Встал он однажды ранешенько, потому что во всю ночь не удалось ему сомкнуть глаз от беспокойства, и вышел в поле развеять тоску свою. Когда он ступил на мельничную плотину, солнце только что показалось на горизонте, и он услыхал позади себя в пруду какой-то особенно странный плеск. Оглядывается и видит, что из воды медленно поднимается прекрасная женщина; ее длинные волосы, которые она рассыпала по плечам своими нежными руками, упали с обеих сторон широкими волнами и покрывали собой ее белое тело.

Мельник понял, что это должна быть пикса его пруда, и сам не знал, что ему делать: бежать ли без оглядки, или оставаться на месте.

Никса назвала его по имени и спросила, почему он так печален. Тот сначала молчал от страха, однако же, услыхав, как она с ним ласково говорила, собрался с духом и рассказал ей про свое горе.

- Будь спокоен, - отвечала никса, - я тебя сделаю и богаче, и счастливее, чем когда-либо, только ты должен обещать мне то, что у тебя теперь в доме явилось на свет нового.

"Что же это может быть другое, как не щенок или не котенок?" - по-думал мельник, потом отвечал никсе, что он согласен.

Никса ласково кивнула ему головой и опустилась в воду, а мельник, успокоенный и обрадованный, поспешил домой.

Еще не успел он и до дому дойти, как выбежала к нему навстречу слу-жанка и закричала издали, что дома ждет его большая радость, что жене сейчас дал Бог сына. Бедняк остановился, как громом пораженный этой вестью, и тут только понял, что коварная никса очень хорошо зна-ла, чего у него потребовала взамен своей услуги.

Скоро мельник разбогател, но ему богатство, приобретенное такой дорогой ценой, было постыло. Он все только ухаживал за своим сыноч-ком, с которым должен был вскоре расстаться, и все твердил ему:

- Берегись, дружок, не подходи к пруду, не касайся воды его, а то чуть только ты к ней наклонишься, никса тотчас тебя схватит и утащит к себе под воду.

Однако же годы шли за годами, а никса и не думала требовать к себе его сына. Мальчик тем временем вырос и поступил в учение к одному охотнику; потом, когда сам стал хорошим охотником, поступил на службу к одному землевладельцу, который подарил ему небольшой домик и женил его на одной из своих дочерей. Наш охотник зажил себе припеваючи и думать забыл об отцовских предостережениях.

Однажды случилось ему, после долгого преследования, убить оленя невдалеке от озера никсы. Выпотрошив свою добычу, он подошел к воде, чтобы смыть с рук своих кровь. Но едва успел он опустить руки свои в воду, как никса показалась из-под нее, с диким хохотом обхватила его своими мокрыми и холодными руками и так быстро увлекла под воду, что только волны запенились у того места, где он наклонялся с берега к воде.

Долго ждала его возвращения бедная жена, наконец пошла всюду искать его и когда увидела на берегу озера мужнину охотничью сумку, тогда уже поняла, что опасения его отца сбылись, что никса взяла себе обещанное. Мысль о вечной разлуке с мужем так поразила несчастную, что она без чувств упала на землю и впала в забытье. В этом странном состоянии привиделось ей, что она поднимается на одну из крутых соседних гор. Буйный ветер дует ей навстречу; терновник и колючие растения заграждают ей путь; но вот она всходит на гору, и картина совершенно изменяется: небо там ясно-голубое, солнце жарко светит на красивые холмики, а на одном холмике стоит опрятная избушечка.

И вот она подошла к двери, отворила ее и видит, что в избушечке сидит старушка старенькая, седенькая и ласково манит ее к себе. Тут бедняжка и очнулась. Она тотчас же решилась выполнить в действительности то, что привиделось ей в тяжелом сне.

Так все и случилось: она, действительно, отыскала старушку в избушке, та ласково подозвала ее к себе, расспросила о ее горе и сказала:

- Утешься, моя милая; я тебе помогу. Вот тебе три вещи: золотой гребень, флейта и прялка. Сначала ты расчешешь гребнем свои волосы и положишь его у пруда, на берегу; потом сыграешь на флейте песенку и тоже положишь ее поближе к воде; наконец, выпрядешь всю пряжу, какую видишь здесь на прялке, и положишь ее тоже у воды. Что из этого выйдет, сама увидишь. Только ничего не делай прежде, чем луна не взойдет высоко на небе.

Жена охотника поблагодарила добрую старушку и тотчас снесла все три вещи к озеру. С нетерпением ожидала она вечера. Наконец стемнело, луна показалась из-за облака, и она стала расчесывать золотым гребнем свои длинные черные волосы. Чуть только она положила гребень на берег, как тот скользнул в воду и упал на дно: закипело озеро, расступилось на середине, и из воды показалась на минуту голова молодого охотника, и тотчас же снова скрылась.

Жена его схватилась за флейту, сыграла на ней песенку и поспешно положила ее у воды; флейту тотчас же смыло водой, и опять заволновалось озеро, опять расступилось оно на середине, и показался из воды молодой охотник, но уже по пояс.

Тогда жена его, оживленная надеждой, стала быстро прясть, и ког-да пряжа была готова, она подставила прялку к воде и с нетерпением ожидала, что-то будет. Пришла к берегу огромная волна, утащила за собой прялку в озеро, и в ту же минуту молодой охотник поднялся весь из воды, быстро выскочил на берег, взял жену за руку и пустился бежать.

Однако же никса не хотела так легко расстаться со своей добычей. Едва успели они сделать несколько шагов, как все озеро выступило из берегов и со зловещим плеском, с ужасающим шумом погналось за бежавшими супругами. Яростно пенившиеся волны уже настигали их, уже радостно хлопала в ладоши и хохотала жестокая никса, рассчитывая на верный успех погони, но старушка, которая помогала жене охотника в ее горе, сжалилась над несчастными, поспешила к ним навстречу и обратила на время мужа в лягушку, а жену - в жабу, так что те успели укрыться от преследования никсы и зажили потом припеваючи..."

Из всех легенд о водяных феях всего подробнее ирландские. Они полны самыми яркими чертами из жизни этих существ, самыми живыми поэтическими подробностями. Приведем одну, в которой рассказывается, что у водяных фей есть своя шапочка-невидимка (как у тролъдов), но в которой заключается не одна только способность исчезапия, а все могущество их.

"В одно прекраснейшее летнее утро, незадолго до восхода солнца, молодой ирландец Дик Фицджеральд стоял на берегу моря близ Смервикской гавани. Солнце стало всходить из-за громадной скалы и красными лучами своими прогонять седой туман, еще лежавший над волнами. Вскоре все море засияло на солнце, как громадное зеркало, в которое .спокойно гляделись окрестные берега.

Дик с восторгом любовался чудной картиной солнечного восхода, а сам думал: "Как грустно смотреть на все это одному, когда нет ни души живой возле, с которой бы можно было поделиться дорогим впечатлением, передать свои мысли, свои чувства, а кругом меня, - сказал он, оглядываясь, - все пусто, ни живой души, - одно только эхо отозвалось, может быть, на слова мои..."

И он вдруг остановился. Невдалеке от себя, у подошвы утеса, увидел он женщину ослепительной красоты; она сидела на берегу и медленно, грациозно поднимая руку, белую, как снег, расчесывала золотым гребнем свои длинные, ярко-зеленые волосы.

Дик, еще будучи ребенком, слыхал от матери, что если у морской девы (а он, конечно, тотчас же понял, что это не кто иная, как морская дева) отнять ее маленькую островерхую шапочку, то дева теряет способность возвращаться в свое подводное царство, пока не вернуть ей ее шапочки. В голове Дика тотчас созрел план: подкрасться тихонько к морской деве и овладеть шапочкой, лежавшей возле нее на песке. Придумано - сделано.

Но едва успел Дик спрятать шапочку в карман, как морская дева обернулась в его сторону, потом закрыла лицо руками и горько-прегорько заплакала. Дик, понимавший очень хорошо, что причиной этих слез была у бедной феи мысль о вечной разлуке со своей родиной, подсел к ней поближе, взял ее за руку и стал утешать, как мог. Но фея продолжала плакать по-прежнему; однако же ласки взяли свое: она, наконец, подняла голову, взглянула на Дика и сказала ему:

- Человек, скажи, пожалуйста, ты хочешь съесть меня? - Съесть? - с удивлением спросил Дик. - Да помилуй! С чего это тебе в голову пришло? Уж не рыбы ли выставили людей в глазах твоих в таком дурном свете?

- Так что же хочешь ты со мной сделать, коли не съесть меня? - спросила его фея, не спуская своих глаз с его лица.

- Что? - повторил Дик. - А вот что. Скажи мне: хочешь ли ты быть моей женой? И если ты согласна, так вот тебе мое честное слово, что не далее, как сегодня же вечером, ты будешь носить мое имя!
Иллюстрация из книги "Под звон мечей", 1907

Фея подумала, подумала и подала, наконец, ему свою руку в знак согласия. Дик был в восторге.

- Дай мне только проститься с отцом моим, - сказала морская дева и, обернувшись к морю, прошептала несколько невнятных слов, которые были тотчас подхвачены легким ветерком и вместе с легкой зыбью понеслись вдаль.

- А кто же твой отец? - с любопытством спросил ее Дик.

- Кто? Да неужели ты никогда не слыхал о нем? Мой отец - морской царь!

- Царь! Вот что! - проговорил Дик, самолюбие которого было сильно польщено женитьбой на морской царевне.

- То-то, я думаю, денег-то у твоего отца, моя милая! - продолжал он очень наивно расспрашивать свою невесту.

- А что это такое деньги? - с удивлением спросила морская дева.

- О! Деньги - это такая вещь, которую очень хорошо иметь, когда в чем-нибудь нуждаешься или хочешь ни в чем себе не отказывать.

- Мне и без того не приходилось себе отказывать ни в чем: чего бы я ни пожелала, стоило только приказать рыбам, и они тотчас же все исполняли.

После этого разговора на берегу Дик повел свою невесту домой - в тот же вечер с ней обвенчался.

Зажил Дик со своей женой припеваючи: все ему удавалось и счастливилось, а у нее все домашняя работа спорилась и кипела в руках, как будто она всю жизнь свою прожила на земле между людьми, а не между странными существами подводного царства. Через три года у Дика было уже трое детей: двое мальчиков и одна девочка. Можно сказать на-верное, что он бы пресчастливо прожил всю свою жизнь с милой феей, если бы человек мог не забывать в счастье о мерах благоразумной предосторожности. Но - увы! - чем более Дик жил со своей женой, тем бо-лее забывал о ее происхождении и о том, что у нее когда-нибудь может явиться желание вернуться опять на свою родину. Он даже не позаботился спрятать ее шапочку куда-нибудь подальше, а просто бросил ее под кучу старых сетей, лежавших в темном углу его хижины.

Однажды, когда Дика не было дома, жена его, строго следившая за чистотой, захотела вынести из хижины все лишнее и прибрать ее к приходу мужа получше. Она подошла к старым сетям, лежавшим в углу, сдви-нула их с места и вдруг увидела на полу свою дорогую волшебную шапочку. Тысячи новых мыслей и старых воспоминаний тотчас же зароились в голове ее; она подумала о своем отце, о своих подругах, о родине... Потом пришли ей на память муж ее, Дик, и маленькие детки, которым еще так нужны были и ласки, и заботы матери. Однако же она подняла свою шапочку, повертела ее в руках, подошла к колыбели, где спал ее младший сын, поцеловала его, простилась с остальными детьми, утешая себя мыслью, что она может сойти в море лишь на время и ватда вернуться к своему милому Дику, медленно направилась к берегу.

Дик вернулся домой вечером и, не видя своей жены, стал спрашивать о ней у своей маленькой дочки, но та ничего не могла ему сказать. Тогда он отправился к соседям и узнал от них, что те видели как жена его ходила по берегу и что на голове у нее была какая-то странная шапочка. Тут уж он бросился в угол своей хижины, стал рыться между старыми сетями и, не найдя заветной шапочки, догадался, в чем дело.

Разлука с феей было страшным ударом для Дика. Он не мог утешиться и ни за что не хотел слышать о женитьбе, уверенный в том, что его жена и мать его детей должна к нему когда-нибудь верну! Но год шел за годом, а морская царевна все не выходила на берег.

Никто не видел ее с того времени, как она исчезала, но память о доброй, услужливой и кроткой фее еще живет между жителями окрестностей Смервикской гавани".

У никс и никсов замечали люди такую же страсть к музыке и пению, как у всех остальных эльфов. Часто случалось, что никсы увлекали к себе под воду молодых людей, восхитив их прелестной гармонией своих песен. В Швеции рассказывают про речного человека (stromkarl), что он большой музыкант, что музыка его состоит вся из одиннадцати вариаций, из которых, впрочем, только десять могут быть известны людям и доступны их слуху: одиннадцатую играет он лишь тогда, когда хочет заставить плясать все подводное царство.

Замечательно между шведскими и норвежскими поверьями о никсе еще и то, будто он очень охотно берется учить музыке на скрипке или на каком угод-но другом инструменте за известную плату. Плата эта обыкновенно состоит в том, что в реку кидают черного ягненка или белого козленочка. Если эти животные бывают тощи, то никс поведет ученика в своих уроках не далее настраивания скрипки; если же, напротив того, он останется доволен приношением, то схватит ученика своего за правую руку, станет водить ею по струнам до тех пор, пока кровь не брызнет из пальцев, и тогда уже из ученика выйдет великий музыкант, и будет он в состоянии извлекать из своего инструмента такие звуки, от которых "деревья будут плясать и воды останавливаться в своем течении".

Впрочем, ирландцы и в легендах о водяных феях также оставляют относительно музыкальных способностей преимущество на стороне людей, как и в легендах о мирных соседях. Как в последнем случае они ловко противопоставили эльфам маленького и горбатого Люсмора, одаренного тонким музыкальным слухом, так точно рассказывают они легенду и про одного слепца-музыканта, которому была известна такая чудная музыка, против которой ничто не могло устоять, которой приобрел он себе даже руку морской девы, после чего и стал морским царем. Поедаем эту любопытную легенду.

"Коннор был лучшим из всех свирельщиков; а это не малость. Он умел играть всякие песни и народные гимны, нимало не затрудняясь.

Это бы еще все ничего, да ходил про него в народе слух, что он не одну простую музыку знает, а и такую, которой может заставить плясать все кругом себя. Ни одна ярмарка, ни одна свадьба, ни один приходский праздник не обходился без слепого Коннора и его свирели. Старушка-мать водила несчастного слепца под руку с одного места на другое.

Случилось им однажды прийти в Ивераг, приморский городок, известный во всей Ирландии своими бурными берегами. В тот день был в городе праздник и все жители гуляли на лужайке, которая простирается за городом от подошвы высоких и крутых гор до самого моря. Чуть только явился слепой свирельщик, все тотчас его окружили и заставили играть. Начались танцы. Долго играл свирельщик, и все слушавшие музыку его и плясавшие под такт ее беспрестанно говорили: "Вот музыка, так музыка!"

Всех больше восхищался ею один горбатый и старый танцмейстер. Когда, наконец, Коннор остановился, чтобы перевести дух, тот не вы-терпел, подбежал к нему и, дружески ударив по плечу, сказал:

- Славно ты играешь, дружок! Только ведь сухая ложка рот дерет. Ты, верно, не откажешься выпить?

- Ну, конечно, - ответил Коннор, - если только будет на то ваша милость.

- Чего же ты хочешь?

- Да я, сударь, не разборчив. Но уж если вы так добры, что осведомляетесь о моем вкусе, так пожалуйте мне стакан виски, тебе целую бутылку подать велю.

Коннор, конечно, не отнекивался от такого угощения, а, напротив того, поблагодарив за него очень вежливо, скоро осушил бутылку и, поставив ее на стол пустую, очень весело сказал:

- Хорошо было виски!

Он посидел несколько минут молча, потом улыбнулся и, обратившись к танцмейстеру, сказал:

- Ну, друг, потешил ты меня, теперь моя очередь тебе потешить! - и прежде чем кто-нибудь успел понять настоящий смысл этих слов, он вдруг схватился за свою свирель и заиграл заветный волшебный мотив, о котором ходило в народе так много разных толков.

Все, что было на лужайке: старики и молодые, дети и почтенные матери семейств, столы и скамейки, кружки и бутылки, - все заплясало, закружилось в самом бешеном порыве. Мало того, море заволновалось, и вызванные дивной музыкой на поверхность стали приплывать к берегу всевозможные рыбы и приплясывать, и подпрыгивать в такт волшебному мотиву. Толстопузые крабы и остроголовые раки выходили из воды и, переплетаясь своими широкими клешнями, составляли самые уморительные хороводы. Тощие миноги и жирные угри то свивались под музыку в кольца, то расползались по песку прихотливыми и разнообразнейшими фигурами. Сам Коннор, наконец, не усидел на месте и пошел рядом со своей старухой-матерью переминаться с ноги на ногу и подпрыгивать среди дикой всеобщей суматохи...

И вдруг из вод показалась женщина дивной красоты. Длинные чуд-ные зеленые волосы ее, падавшие густым покровом на спину и плечи и спускавшиеся до самых колен, были прикрыты маленькой вострой шапочкой. Из-за коралловых губок выглядывали два ряда жемчужных зубов. Светлые глаза глядели весело из-под тонких бровей, а стройное тело было покрыто белой, легкой одеждой, разукрашенной кораллами, цветами и раковинами. Едва появившись над водой, она стала легко и грациозно приплясывать под музыку Коннора и быстро приближаться к берегу. Вот вышла она на берег, подошла, танцуя, к Коннору, который выделывал ногами самые неистовые прыжки и фигуры, потрепа-ла его по плечу и сказала:

- Я знатная дева подводного царства; я живу на дне моря. Пойдем со мной, друг мой Коннор; будь мне супругом. Ни в чем не будет тебе отказа, ты будешь есть и пить на золоте и серебре и, женившись на мне, станешь царем над всеми рыбами.

Коннор в ответ на это отыскал ее руку, поцеловал и, продолжая играть и плясать, стал за ней идти к морю. Все кругом по-прежнему плясало в каком-то странном и непонятном неистовстве, решительно не замечая ни морской девы, ни того, что Коннор, взяв ее под руку, направлялся с ней к морю. Одна только старуха-мать заметила с ужасом, что морская дева увлекает ее сына в свое подводное царство, и подняла страшный крик:

- Сын мой, сын мой! Что ты ее слушаешь! Зачем идешь ты к ней? На кого ты меня покидаешь? Да ты подумай хоть о том, что если ты на ней, язычнице, женишься, так ведь внучата у меня будут рыбы, наверное рыбы! Проверь своей матери, вернись, пока не поздно!

Коннор стоял уже в это время в воде по колено и приплясывал, по-прежнему опираясь на руку прелестной морской девы. Когда голос матери достиг его ушей среди всеобщего гама и шума, он обернулся в сторону матери своей и закричал ей:

- Не беспокойся, матушка: там мне будет получше, чем на земле. А чтобы давать тебе знать, что я еще жив, каждый год буду я тебе к этому месту берега присылать по волнам обожженное бревно.

Тут снова заиграл он на своей свирели и пошел по воде далее. Огромная пенистая волна медленно придвигалась навстречу ему. Морская дева быстро накрыла его своей одеждой, и они исчезли под вольной...

Старуха-мать умерла вскоре с горя по своему сыну, не дождавшись вестей от него. Если же верить старожилам тех мест, то с лишком лет сто сряду в назначенное время и к назначенному месту постоянно приплывало большое обожженное бревно, да вот только недавно приплывать перестало".

О никсе все предания согласно утверждают, что он очень строг ко всем гордым и недоступным девушкам; по зато уж если сам полюбит какую-нибудь девушку, так обращается в самого ласкового и даже докучного услужника. Точно так же доказывают все народные поверья, что пике каждый год требует непременно своей жертвы, и каждого утопленника считают добычей водяных эльфов. Чрезвычайно наивно народное представление о пребывании утопленников в подводных жилищах: парод полагает, что водяные сохраняют души утопленников под опрокинутыми горшками, а тела их выбрасывают обратно или обращают в таких же водяных, как и они сами.

Сверх изложенных нами легенд о водяных феях и эльфах, в разных местах существуют разные местные видоизменения их и местные верования в особые виды этих существ; таковы, например): шотландские - келъпи, бретонские -ночные прачки, и французские - морганы, исключительно похищающие детей, играющих у воды, и множество мелких существ в Германии, Дании, Швейцарии.

Теперь должны мы приступить к последнему и едва ли не самому разнооб-разному отделу невидимого мира фей и эльфов: мы станем говорить о домовых. Они известны на скандинавском севере под общим названием - ниссе, в Германии - под именем кобольдов, в Шотландии - под именем темненьких (brown). Все остальные названия производятся от тех звуков, которыми часто беспо-койные соседи докучают людям во всякое время дня и ночи.

Домовой эльф, судя по множеству преданий, рассеянных у всех народов, совмещает в себе все достоинства и все недостатки эльфа: он добр, ласков и внимателен ко всем тем, которые его ласкают; но в то же время кичлив, обидчив до крайности, нетерпелив и мстителен. Отличительной и лучшей стороной его характера можно назвать горячую привязанность к тому дому, в котором он поселяется. Он не жалеет ни трудов, ни сил па помощь хозяевам своим, выручает их часто из беды неминучей, часто предостерегает от угрожающей опасности.

Любя более всего опрятность и правдивость, он помогает слугам содержать дом в порядке, услуживать господам и гостям; если слуги бывают к нему добры и ласковы, то он даже берет всю их работу на себя.

Напротив того, если слуги не верят в силу своего домового-эльфа, если они бранят его или не выполняют тех ничтожных условий, которые обыкновенно заключает он с ними прежде, чем принимается на работу, тогда разгневанный домовой жестоко наказывает за это: он бьет горшки и посуду, которые слуги берут в руки, разливает кушанье, которое подают они па стол господам, не дает им спать ночью, камнем наваливаясь на их грудь или сбрасывая их бес-престанно с постели на пол.

Если не у годит домовому который-нибудь из конюхов, то может быть уверен, что найдет на другой день гривы и хвосты лошадей своих спутанными, их самих постоянно печищепыми, сколько бы раз в день он их ни чистил, и постоянно тощими, сколько бы ни давала им корма. А если он в ладу с домовым, так может целый день спать и ни о чем не заботиться: все и без него будет идти как нельзя лучше. За все свои услуги домовой-эльф требует лишь самой ничтожной награды - небольшого горшка молочной каши или блюда молока с накрошенным в него хлебом (которые обыкновенно должно выставить на ночь на загнетке печи) да ласкового и учтивого обхождения, из уважения к его могуществу.

Все предания одинаково изображают домового-эльфа прекрасным, белокурым ребенком или маленьким и сгорбленным старичком, одежда которого напоминает костюм трольда: та же острая, чаще всего красная шапочка, тот же темный плащ или куртка.

Замечательно, что были исторические домовые. Летописи средних веков наполнены всякими рассказами о разных домовых и их проделках. Особенно любопытны известия, сообщаемые пастором Фельдманом об одном домовом эльфе, поселившемся около 1584 года в замке Худемюлен.

"Этот домовой жил в замке несколько лет. Владелец Худемюлена сначала испугался нового своего соседа и вздумал уехать от него, предоставив ему на некоторое время весь свой замок. С огромной свитой выехал он из своих владений и поехал в ближайший город. Во все вре-мя пути рядом с его повозкой вилось и летело по воздуху легкое белое перышко. Едва успел барон приехать в город и остановиться со всей своей свитой в доме одного своего приятеля, как между людьми обоих баронов начались такие ссоры и драки, что хозяин прямо высказал гостю свое неудовольствие и нежелание видеть его в своем доме.

Обиженный барон Худемюлен не знал, куда и голову приклонить и как уладить дело со своим приятелем. В ту минуту как, сидя на постели, он обдумывал, что ему оставалось делать, позади себя услышал он очень знакомый голос замкового домового-эльфа:

- Это я, Хинцельман, твой домовой!

- Ты как сюда попал? - закричал гневно барон, обеспокоенный не вовремя.

- Хе! Хе! Хе! Не извольте горячиться, барон! - продолжал Хинцельман. - Ведь вы в моей власти. Ведь это я всех заставил передраться и перессориться и поставил вас в затруднительное положение; а все за то, что вы вздумали убежать от меня. Не убежите, любезнейший барон: я всю дорогу летел за вами в виде белого перышка и от вас не отстану; так уж лучше вернитесь в свой замок. Вы увидите, что я вам худа не желаю!

Барон должен был повиноваться эльфу и согласился вернуться в свой замок, а Хинцельман тотчас прекратил все ссоры челяди и помирил обоих баронов.

В замке был он после этого происшествия в таком почете, что ему в верхнем этаже даже отвели, по его требованию, особую комнату, в которой поставлены были для него маленькие стулья, кроватка и столик. На этот столик ставила каждый вечер кухарка, с которой эльф очень подружился, его любимое кушанье на блюде и каждое утро уносила его дочиста вылизанным.

Хинцельман никому не делал зла, по никому не спускал и обиды. За дворней барона он присматривал так зорко, что никаким порокам нельзя было в ней заводиться: чуть только подмечал он, что кто-нибудь из людей барона был нечист на руку, или сварлив, или слишком любил крепкие напитки, он выходил из себя, бранился, кричал и всюду преследовал виноватого невидимыми палочными ударами, которые сыпались на него градом и не давали ни днем, ни ночью покоя.

Многим из окружавших его этот эльф предсказывал будущее удивительно верно, многих вовремя предостерегал от опасности. Так, например, советовал он одному офицеру, приехавшему к барону в гости, оставить на некоторое время охоту и не стрелять из пищали. Тот посмеялся над его словами и на другой же день отправился на охоту; но едва только приложился он и вздумал выстрелить в оленя, пищаль его разорвало и самого его жестоко ранило ее осколками.

- Послушался бы ты меня, так ничего бы этого и не было! - прокричал над его ухом голосок Хинцельмана, в то время как тот без чувств падал на землю.

Хинцельман в бытность свою в замке всего более любил играть с шутом и с детьми, собиравшимися во дворе замка из окрестностей. В виде прекрасного ребенка вмешивался он в толпу их и забавлял их, выдумывая самые замысловатые игры. Но никто из жителей замка не видел его в настоящем виде, потому что он никому в нем не являлся. Его друг, кухарка, долго упрашивала его явиться ей и дать на себя насмотреться вдоволь. Он долго не соглашался, наконец сказал ей:

- Хорошо, я тебе завтра явлюсь в погребе; приходи туда рано поутру и приноси с собой два ведра воды;

- Кухарка на другой день чуть свет поднялась, взяла два ведра воды и пошла в погреб. Отворяет дверь, оглядывается - никого нет. Взглянула себе под ноги и видит - лежит на льду нагой ребенок; в сердце у него - нож, и кровь широкой струей течет по его нежному телу, образуя около ребенка большую и темную лужу. Кухарка вскрикнула и упала без чувств, а Хинцельман, явившийся ей в этом страшном виде, схватил оба ведра, облил ее водой и тем привел в чувство.

- Не будь в другой раз любопытна! - закричал ей на ухо эльф, когда она очнулась".

Много рассказывают также, и о другом домовом эльфе, который был особенно привязан к семье епископа Дилъдесгеймского Беренгарда и назывался Шапочка (Hobekeb). Он способствовал расширению владений Беренгарда и особенно прославился чудесными подарками, которыми обыкновенно награждал своих любимцев: так, он подарил одному булавочному мастеру кусок железа, из которого у того постоянно выходили золотые булавки, а его же дочери - небольшой кусок дорогих кружев, от которого, сколько она ни отмеривала, кусочек все не уменьшался.

Опыт научил людей умению жить и ладить со своими соседями домовыми-эльфами, и они действительно стали очень осторожны.
Т. Киттельсен. Водопадный дух, 1887

В Исландии даже очень долго существовал обычай торжественного приема домовых-элъфов вечером, накануне Нового года. В этот таинственный вечер, по народным поверьям, домовые-эльфы имеют обыкновение переменять место жительства, которым бывают недовольны. Основываясь на этом поверье, исландцы обыкновенно весь день, предшествовавший вечеру, старались говорить как можно меньше, чтобы как-нибудь неосторожным словом не оскорбить домовых. Вечером накрывали они в лучшей своей комнате ужин, ставили на сто-ле свечи, и хозяин дома выходил за ворота, приглашая к себе эльфов в гости, обещая, что жить им будет хорошо и привольно, и прося себе с их стороны снисхождения. Затем все ложились спать, оставляя и ворота, и все двери настежь отворенными для свободного прихода желанных гостей.

Распространение христианства более всего имело влияние на народные предания. Ревностные проповедники его, увлекаясь новыми идеями, часто не хотели щадить ничего старого, хотели все разом истребить и вырвать с корнем, но вскоре увидели, что нет никакой возможности лишить народ лучшего сокровища - остатков седой старины в стройной песне, прихотливой сказке и строгом предании. Впрочем, лучшие и мудрейшие из проповедников никогда не восставали против всего, от чего не терпело самое существо и дух веры или что не примешивало к христианству заблуждений язычества. Христианство возбуждало этим снисхождением и мирными воззрениями уважение к себе в язычниках. Вероятно, отсюда-то и произошло множество легенд, смысл которых будет вполне понятен, если пересказать содержание только одной из них. Вот, например, что рассказывает одна шведская легенда.

"Два мальчика играли однажды у реки, протекавшей мимо дома отца их. Нике вышел из воды, сел на поверхности ее и стал весело и звонко играть на своей арфе. Один из мальчиков обратился к нему и сказал:

- Что ты так разыгрался? Чему ты радуешься? Ведь ты же не спа-сешься и не попадешь в царствие небесное.

Нике, услышав это, горько заплакал и, далеко отбросив арфу, скрылся под водой. Дети пошли к отцу своему, священнику, и рассказали ему о случившемся. Отец строго разбранил их и сказал:

- Тотчас же ступайте назад к реке и утешьте никса надеждой на спа-сение в будущем.

Дети побежали к реке и увидели никса; печально сидел он на берегу и горько жаловался на свою участь. Они сказали ему:

- Нике, не печалься: отец наш говорит, что и тебе можно надеяться на спасение в будущем.

И никс радостно и быстро схватил свою арфу и сладко заиграл на ней и играл до самого солнечного заката".

Мог ли парод проще и яснее выразить свое уважение к терпимости в христианстве?


Вы здесь » Академия Мистических Наук » Мифы и легенды » КЕЛЬТСКО-ГЕРМАНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ О ФЕЯХ, ЭЛЬФАХ, ВОДЯНЫХ И ДОМОВЫХ